— В Святую Землю! — пропела Санни, присоединяясь к ним.

Брат Диас уныло смотрел вслед. Полдюжины монстров, но именно принцесса добила его.

— Похоже, наша подопечная весьма своевольна.

— Это обязательное качество для королевских особ, — сказала Батист. — Но разве вы не рады? Что может быть благочестивее паломничества?

— Милосердный Спаситель, — прошептал брат Диас.

Отсюда верующие отправлялись поклониться мощам святых, благословенным святыням, священным монастырям и соборам Европы. В надежде, что мученики замолвят слово перед Всевышним. Калеки — за исцеление. Грешники — за очищение. Преступники — за отпущение.

Отсюда паломники шли святыми братствами, объединенные верой, что через смиренные страдания и искреннее раскаяние смогут прикоснуться к божественному.

Отсюда.

Это был город палаток, кишащий беспорядочной толпой, воняющий дымом костров, ладаном, гнилой едой и навозом. Холщовый мегаполис, плывущий по морю грязи, с мерцающими огоньками фонарей и костров, теряющимися в сумеречной дали. Они ехали не по дороге, а по руслу из колеистой грязи, усыпанной полузакопанным мусором.

— Страшный Суд близок! — визжал старик с застрявшей повозки, голосом сорванным от проповедей. Он рвал на себе волосы в отчаянной спешке миссии. — Может завтра! А может сегодня! Уймите гнев Божий, пока не поздно, сволочи!

Брат Диас сглотнул, избегая встречи с ним взглядом. Слова старика скоро потонули в пьяном гомоне, истеричном смехе, похабных песнях и слюнявых молитвах, прерываемых рыданиями или ревом ярости. Какой-то мужик присел у подобия обочины, апатично наблюдая за всадниками. Лишь проехав мимо, брат Диас понял, что тот справлял нужду.

— Вы говорили что-то о клоаке порока? — пробормотал барон Рикард, приподняв бровь в сторону полуголых юношей и девиц, неловко позировавших у палатки с облезлыми лентами.

Брат Диас не нашелся с ответом. Вот она — клоака. Не в грешной Венеции, а в нескольких днях пути от Святого Города, обслуживающая слабую плоть тех, кто должен спасать души в святом странствии.

— Похоже, паломники отгуливают грехи перед дорогой, — заметила Батист.

Барон Рикард едва усмехнулся, как и всегда. «Чем больше грехов, тем радостнее Господу их отпускать».

— А я вот думаю, — прошептала Вигга, облизав губы — можно ли тут задержаться?

— Ради отпущения или ради греха?

Она оскалила клыки.

— Разве одно без другого бывает?

Якоб остановил их у лотка с паломническими рясами на котором лежали грубые мешки с капюшонами. Брат Диас надеялся, что они скроют его чудовищное стадо. Санни, как обычно, растворилась в воздухе. Хотя в этом карнавале уродства даже эльфийка вряд ли вызвала бы удивление.

— За работу. — Батист перекинула ногу через седло и спрыгнула.

— Найди группу для сопровождения, — приказал Якоб. — Не слишком малую, не слишком большую.

— Поняла. — Она кивнула, повернувшись.

Он вернул ее. — И чтобы физически крепкие. Нужно добраться до Венеции до Рождества Спасителя.

— Поняла. — Она снова кивнула.

Он снова вернул ее. — И уходящую скоро. Это место...

Батист огляделась и сморщила нос. — Поняла.

Якоб погладил шею коня, созерцая моральное побоище. — Тогда продадим лошадей.

— Мы идем в Венецию пешком? — пробурчал брат Диас.

— Это паломничество. — Якоб кряхнул, сползая с седла и хмуро глядя на грязь, освещенную фонарями, словно на старого врага. — Все идут пешком.

Каждый шаг был отдельным испытанием.

Можно подумать, что на долгом переходе больше всего болят ноги. Но нет. Все обычные недомогания присутствовали: ломота, покалывание, прострелы. Правое бедро. Левое колено, которое раздавила лошадь в пустыне. Обе лодыжки, само собой. Стопа, размозженная палицей тролля. И палец на ноге, конечно. О Боже, этот палец.

Но после утреннего ритуала — стоны, разминка, разминание мышц, растяжка, мольбы о смерти, молитвы о смерти, пары миль мучительной походки, и вот, наконец то, боль ниже пояса утихала до терпимой пульсации. Но затем, словно пламя с башни колдуна, что они подожгли под Вроцлавом, боль расползалась вверх.

Ныла поясница, верх спины и все, что между ними. Постоянная резь под ребрами от топора того шведского ублюдка. Три-четыре жгучих укола в шее. Странная судорога под правой рукой и между лопатками, будто что-то перекручено, как ни вертись. Боль в легком от копья Улыбающегося Рыцаря — ни спереди, ни сзади, а где-то внутри, но она давала о себе знать только при вдохе... Или выдохе. Плюс свежие раны из трактира: от стрел и меча. Еще острые и болезненые, как новые порезы. Новые раны всегда болели сильнее, чем заслуживали, пока не входили в рутину. Очередные сноски к жизни, полной насилия.

Каждый шаг был мучителен, но шаги были мучительны уже две жизни кряду. Якоб продолжал идти. Шаги не обязаны быть быстрыми, длинными или красивыми. Главное — не останавливаться.

Продолжай делать шаги. Кто-то сказал ему это во время долгого отступления из Рязани. Он был так измотан и изранен, что не запомнил, кто. Зато помнил запах. Слепящее солнце на черном горизонте. Жажду и мух. Выжженную степь, тянущуюся в бесконечность. Лица брошенных у дороги. Бесконечный страх, жерновами перемалывающий душу. Внезапную панику, резкую как удар молнии.

Тогда он узнал, что такое люди. Видел грандиозные предательства, вопиющую глупость, ненасытную жадность и бездонную трусость. Но видел и крошечные подвиги, от которых захватывало дух. Поделенная корка хлеба. Надтреснутый голос, затягивающий песню. Один несет другого на спине. Другой отказывается, чтобы его несли. Рука на плече и голос: Продолжай делать шаги.

Каждый узнавал, кто он есть, на этом бескрайнем море грязи и страданий.

Якоб узнал себя. И этот ублюдок ему не понравился.

— Ваше Преосвященство. — Брат Диас, кажется, готов был ползти на брюхе, если бы мог делать это на ходу.

Епископ Аполлония из Аччи, глава их так называемого Благословенного Братства, носила улыбку женщины, никогда не знавшей отчаянного отступления. Она была знаменитым теологом. Ей прочили будущую святость. Якоб еще не видел, чтобы теолог решал проблемы, которые сам же не создал. Что до святости... Он знал четырех людей, канонизированных после смерти. Как минимум один при жизни был полным дерьмом, а другой — законченным безумцем.

— Чем мы обязаны чести вашего визита? — заискивающе спросил брат Диас.

Епископ махнула на его лесть: — Пока я вне своей епархии, я всего лишь скромная паломница среди многих.

Справедливости ради, кроме серебряного Круга Веры, она не кичилась статусом, носила ту же замызганную дерюгу, что и все.

— Я знакомлюсь с каждым в братстве. Поверьте опыту — в этом путешествии пригодится любой друг.

— Вы уже совершали паломничество раньше?

— Это будет третьим.

— Грехи не отпускают? — буркнул Якоб.

— Быть человеком — значит грешить, — мягко ответила епископ. — Грешить и стремиться к искуплению.

— Аминь! — пропел брат Диас. — Воистину аминь!

Он был мастером лизания задниц, но что взять с монахов? Плати человеку, чтобы он ползал перед Богом трижды в день, и он скоро начнет ползать перед всеми.

— Вы явно страдаете, — епископ Аполлония разглядывала Якоба с тихим сочувствием. — Позволю предположить... боевое ранение?

— Можете предположить несколько, — хмыкнул он. Рыцарь ненавидел жалость. Он знал, что недостоин ее.

— Вам стоит посетить Святилище Святого Стефана, когда пройдем мимо. Он покровитель воинов.

— Защитников, — пробормотал Якоб. — Я много лет носил его образ — икону, привинченную к щиту.

— Но больше не носите?

— Похоронил. — Якоб скривился. От боли в колене, воспоминаний или того и другого. — С другом. Тот заслужил ее больше.

Епископ задумчиво кивнула:

— Уместно. Стефан был грозным бойцом, но после видения Спасителя зарыл меч и посвятил себя исцелению. Его мощи облегчают телесную боль.