Я не знаю, что сказать. Мысли путаются. Все тело будто охвачено жаром. Я смотрю на него и впервые за все это время не чувствую злости. Только страх. Только боль. Только теплое безумие где-то под ребрами.

Кай делает шаг ближе. Я не отступаю.

— И еще… — говорит он, чуть тише. — Если со мной что-то случится. Ну… вдруг. Присмотри за Ахметом. Пожалуйста.

Я моргаю. Сердце сжимается.

— Не бросай его. Он не должен быть один.

— Почему ты говоришь так, будто… — я замолкаю. Горло срывается.

Кай отвечает не сразу. Только смотрит прямо на меня. Глаза у него блестят. Не от слез. От напряжения. От тяжести того, что между нами.

— Потому что я не железный, Снежок, — выдыхает едва слышно. — Просто слишком долго делал вид…

Он разворачивается. Уходит, не оборачиваясь.

А я стою в темноте, и мне по-настоящему страшно. Потому что впервые я вижу его настоящего. И понимаю — я не готова его потерять.

Кайрат

Я не сплю. Всю ночь ворочаюсь в кровати, уставившись в потолок. Мысли скачут. Про себя. Про брата. Про Снежка. Особенно про нее. Ее взгляд в темноте, голос, который держит на грани. Тепло в груди, которое я глушу, как могу. Оно вырывается, прокладывая себе путь сквозь привычный лед.

Я пытался стереть ее из головы, но она — как ожог на коже: вроде и не видно, но больно, если дотронуться.

Она пришла тогда — сильная, злая, не сломленная. Я не должен был трогать ее. Не должен был пускать слишком близко. Но уже поздно. Что-то внутри поменялось. Что-то, что теперь не утихает. Как будто в меня вбили гвоздь, и он сидит где-то глубоко — именно там, где раньше ничего не болело.

В какой-то момент отрубаюсь. А утро наступает, как удар в лицо. Быстро и неотвратимо.

На тумбочке — лист бумаги. Сложенный пополам. Почерк корявый, рисунок внизу — явно Ахмет. Я разворачиваю. Там я, он и, судя по всему, Снежок. Он посередине держит и ее, и меня за руку. Сверху — солнце. Желтое, кривое, с лучами во все стороны. А под рисунком — слово, написанное печатными буквами: "СЕМЬЯ".

Я горько улыбаюсь. Мелкий. Не понимает еще толком ничего, но уже переживает. Рисует меня сильным, добрым. Тем, кем я точно не был. Тем, кем… я хочу быть. Хоть немного. Для него.

Мир словно пытается вдавить меня обратно в подушку. Но я поднимаюсь. Я должен. Ради брата. Ради нее? Нет. Не в этом дело. Или в этом? Да уже не важно. Наверное…

Привожу себя в порядок и выхожу из комнаты… Снежок тоже.

Стоит в коридоре, прислонившись спиной к стене и сложив руки на груди. Уже одетая. Спокойная. Решительная. Смотрит прямо. В глазах ни страха, ни сомнений.

И я понимаю — она продумала все это заранее. Что встанет раньше. Что подождет именно здесь. Что столкнется со мной лицом к лицу.

— Я еду с тобой, — говорит уверенно, не моргнув. А в глазах вызов.

Дуреха… Хочет проконтролировать? Будто я могу сбежать. Неприятно цепляет, но я сам виноват. Позволил усомниться в нерушимости данного мной слова.

— Уверена?

Я прищуриваюсь. Медленно, скользя взглядом по ней сверху вниз. Я ищу слабину. Что-то, за что можно уцепиться, чтобы уколоть. Но ничего нет. Только тишина и решимость.

— Это не обсуждается, — добавляет она, будто читает мои мысли.

Фыркаю. Плевать. Лишь бы не тряслась потом. Хотя догадываюсь, мне не скажет.

Мы спускаемся по лестнице. Я молчу. Она молчит. Меня это раздражает и… цепляет. Это не просто поддержка — это сила. Идти рядом со мной — уже вызов. А она идет.

Снежок едет со мной. Не отстает. И, черт возьми, я рад. Хоть и не признаюсь. Ни ей. Ни себе. Но в глубине — где-то там, где я все еще умею чувствовать — это значит слишком много. Потому что с ней рядом даже боль дышит тише. Даже тьма отступает на шаг.

Водитель везет нас в больницу. В машине я делаю вид, что смотрю в окно. Хотя боковым зрением слежу за ней. Как она держит руки на коленях, напряженные пальцы. Как грызет губу. Как молчит — слишком нарочито. Я не выдерживаю этой тишины. Она громче любой истерики.

— Ты дрожишь, — говорю, не оборачиваясь.

— Потому что боюсь, — тихо отвечает Снежок. — Я боюсь, что ты не проснешься. Что снова сделаешь что-то и тебя не будет.

Меня окатывает волной кипятка. Я не был готов к ее откровениям. Даже теряюсь на пару мгновений и молчу. Не знаю, что сказать. Сердце отзывается странным толчком. Не потому, что Мэри страшно. А потому что ей страшноза меня.

— Ты не должен быть один, Кай, — продолжает она после паузы. — Даже если ты так привык.

Добивает меня окончательно. Размазывает просто в фарш. Отворачиваюсь, потому что не вывожу ни ее чистый взгляд, ни эту проникновенную искренность. Она топит меня. Лишает возможности дышать нормально. Хочется прекратить это издевательство, но нагрубить язык не поворачивается. Я становлюсь заложником своих демонов, но управляет ими Снежок.

В больнице я напряжен, как никогда. Колючие мурашки страха курсируют по коже туда-сюда. Старательно делаю вид, что все в порядке. Но на самом деле все совсем не так.

Пока я подписываю бумаги, Снежок отходит на пару шагов — и почти сразу оказывается в разговоре с врачом. Я краем уха слышу, как она задает вопросы. Голос ее мягкий, но твердый. Серьезный. Смешная, но такая боевая. Невольно усмехаюсь, но совсем не злюсь. Даже, наверное, горжусь в глубине души.

— А он точно проснется сразу? — спрашивает она. — Скажите честно.

— Мы делаем все, чтобы минимизировать риски, — отвечает врач спокойно. — Молодой организм, анализы правда не очень, но сделаем все возможное. Все под контролем.

— А если... что-то пойдет не так? — она почти шепчет. Я слышу эту дрожь. И она колет, как игла.

— Тогда вы узнаете первой. Но честно — я бы не волновался. Он справится.

Я морщусь. Злюсь. Не на нее. На себя. Потому что эта девчонка больше волнуется за меня, чем я сам. Потому что она не должна здесь быть. Но она здесь. Стоит рядом. И это… это чертовски важно. Для меня. Снежок, сама того не зная, становится очень близким мне человеком.

Врач уходит, а Мэри возвращается ко мне. Я делаю вид, что не слышал. Но внутри все уже не то. Не камень. А что-то дрожащее и горящее. Мандраж идет по телу волнами, хотя снаружи я — ледяной. Каменный. Все, как всегда. Но внутри — сжатый пружинный механизм. Тревога на грани рвется наружу. Снежок рядом. Держит меня за руку, греет пальцы. Не отпускает. Даже когда я отдергиваю — берет снова. Упрямая. Слишком. И в этом есть мое спасение.

— Все будет хорошо, — говорит тихо, чуть ближе к уху. Ее голос мягкий, теплый. Я не хочу слышать. Но не могу. Ее голос вливается в меня, как патока и согревает изнутри.

— Не надо, — рычу скорее по инерции, потому что настройки сбиваются. — Это не обязательно. Я все равно сдержу обещание и никуда не сбегу.

— Ты дурак, — хмурится Снежок и сильнее сжимает мою ладонь. — Я здесь не потому, что боюсь, что ты сбежишь.

Я криво усмехаюсь. Лицо ноет от натянутых мышц.

— Вчера я наговорил глупостей. А ты поверила… Глупышка, — мой голос насмешливый, призванный задеть больнее, но она не ведется.

— Ты можешь говорить что угодно, — отвечает спокойно и снисходительно качает головой. — Я никуда не уйду. Останусь с тобой. До конца. Что бы ни случилось.

Я сжимаю губы. Опускаю взгляд. Вдох. Выдох. Зараза. Всего наизнанку вывернула.

— Спасибо, — шепчу беззвучно, с трудом проталкивая сквозь сжатые зубы.

Это слово дается трудно. Как будто выдрано изнутри. Но Снежок слышит. И не говорит в ответ ничего. Просто улыбается и сжимает мою руку крепче.

В палате перед операцией она сидит у изголовья. Говорит, что останется и будет ждать конца операции. Я ворчу, что не нужно. Она не слушает. Как всегда. Упрямая. Настырная. Даже когда я отталкиваю — не уходит.

Медсестра вводит какое-то лекарство. Я чувствую, как игла впивается в вену, как холодок пробегает по руке, как тело будто становится ватным. Но проходит минута. Потом другая. А я все еще здесь.