— Ты слишком рядом, Снежок, — шепчу почти неслышно. — Слишком...

— Но ты ведь не прогоняешь, — ее голос пропитан улыбкой, хотя глаза все еще закрыты.

Я усмехаюсь. Она и спит очень чутко.

— Доброе утро, Кусака.

— Уже начинаешь с оскорблений? — бурчу, но без злости.

Она подает мне воду, поправляет подушку. Все это делается без слов, с какой-то природной мягкостью. Я будто снова в детстве, когда мама, уставшая после смены, все равно приносила мне чай, гладила по волосам. Я ненавижу эту ассоциацию. Потому что она греет.

— Ты ужасно выглядишь, — говорит Снежок, садясь ближе.

— Комплимент от тебя приятен, как удар по почкам.

— Я старалась.

С каждой минутой она будто становится ближе. Приносит с собой свет, который я сначала игнорирую, а теперь не могу отказаться.

Я позволяю ей кормить меня с ложки, но все же морщусь из вредности.

— Притворяешься, будто тебе не нравится, — подает очередную ложку бульона. — А сам не отказываешься.

— Потому что мне лень сопротивляться. И ты слишком настойчивая.

— Ах, настойчивая!

Она смеется. Ее смех — мягкий, живой, настоящий. И почему-то он остается у меня внутри дольше, чем нужно.

Потом мы сидим в тишине. Минуту, может две. Снежок наблюдает за мной, будто чего-то ждет. Потом тихо спрашивает:

— А твоя мама… какая она была?

Я замираю. Внутри сразу поднимается щемящее напряжение. Хочу отмахнуться, сменить тему, но не могу. Не с ней. В благодарность за поддержку, мне хочется дать ей немного откровений. Приоткрыть свою броню.

— Я не люблю говорить об этом, — сразу обозначаю границы. — Но раз ты спросила…

— Пожалуйста, Кай, — Снежок смотрит на меня глазами Кота из Шрека. — Я хочу узнать тебя чуть лучше.

— Хочешь знать, какой я был раньше? — усмехаюсь и откидываюсь на подушку.

Мэри не отвечает, просто кивает. Смотрит прямо. Не отводит взгляд. А я наоборот перевожу свой на потолок.

— Когда отец бросил нас, маме пришлось устроиться на работу. А потом и на две, чтобы нас прокормить, — слова даются тяжело и отражаются тупой болью в груди. — Не выдержав нагрузки, она заболела, но денег, чтобы лечиться не было. Отец забыл про нас, словно мы и не существовали вовсе.

— Как же так? — всхлипывает Снежок.

— Я не знаю. Мы не общались. Но я видел, как страдала мама. Она угасала на моих глазах. С каждым днем из красивой и счастливой женщины она превращалась в жалкую оболочку.

Я чувствую, как мой голос становится тише.

— Я не смог ее спасти. В силу возраста многого не понимал. Я поклялся быть сильным ради Ахмета. Но внутри поселилась пустота. Понимаешь?

Снежок медленно накрывает мою ладонь своей. Говорит так же тихо:

— Там не пусто. Просто ты не хотел ничем наполниться.

Я не спорю. В конце концов это совсем не важно.

— Твоя очередь рассказать о себе.

Молчание. Она не торопится. Не жмет. И это обезоруживает сильнее, чем любой крик.

— А у меня все было… по-другому, — вздыхает Снежок. — Лет до десяти я росла в постоянной гонке матери за благополучием. А потом она вышла замуж за Закира и у меня неожиданно появился отец.

Слышать это неприятно, даже немного больно, но я не подаю вида.

— Мама всегда требовала от меня быть идеальной, чтобы всем нравиться, а отец позволил быть собой. Танцевать. Это моя жизнь, единственный глоток свободы за прутьями золотой клетки.

Я смотрю на нее, и вижу в глазах не только храбрость, но и усталость. Такую же, как во мне.

— Я тебе верю, — выдыхаю я. — Не знаю, почему. Но верю.

Снежок чуть улыбается. Тянется ближе. Лицо совсем рядом. Я ощущаю ее дыхание, оно щекочет кожу, будоражит. Глаза — открытые, уязвимые, теплые. Я не думаю. Я двигаюсь сам.

Наши губы соприкасаются — осторожно, будто впервые в жизни мы не воюем, а ищем что-то настоящее. Осторожно соединяем наши разбитые жизни в одну целую. Ее ладонь ложится на мою шею, а у меня под кожей будто ток курсирует. Никаких масок. Никакой злости. Только она. Только мы. И я не хочу, чтобы это останавливалось.

Но дверь резко распахивается и Снежок отпрыгивает от меня с проворностью маленькой обезьянки.

— Что здесь происходит? — В палате появляется Луиза. Ее-то кто звал? — Мэри? Ты что здесь забыла?

— А ты? — парирует она. И я в общем согласен.

Мэри

Я с недоумением смотрю на маму, и мне все меньше хочется знать, зачем она здесь появилась. Слишком долго ее взгляд задерживается на обнаженном торсе Кая. Слишком напряженно дышит, прежде чем выдать свою дежурную, фальшивую фразу:

— Проходила мимо. Решила заглянуть…

Кай фыркает, откидываясь на подушки, глаза прищурены, как у хищника, готовящегося к нападению.

— Если ты пришла узнать, как я, — тянет он лениво. — Все отлично. Живу. Исключительно твоими молитвами.

Кай специально делает ударение на слове «твоими», и я вздрагиваю от этой язвительной интонации. Между ними будто сверкает молния, напряжение ощущается даже в воздухе. Мама кивает и усмехается, как ни в чем не бывало, но я замечаю, как она внимательно смотрит на Кая. Он чувствует ее взгляд, чуть наклоняет голову и скалится.

— Мам, с тобой все хорошо? — спрашиваю, не выдержав.

— Все просто великолепно, — отвечает она рассеянно, будто не до конца понимая, о чем я спросила. И не сразу отводит глаза.

Я вижу, как напрягается челюсть Кая. Он все замечает, он не дурак. Просто делает вид, что ему плевать. Или пытается в это поверить.

Неловкая тишина растягивается между нами. Кай поднимает бровь и смотрит на меня:

— Она всегда такая, или только в этой больнице теряет ориентацию в пространстве?

Я бросаю на него предостерегающий взгляд, но в ответ получаю только кривую усмешку. Он явно на взводе, но старается не срываться. Пока.

В палату заходит врач, и все внимание моментально переключается на него:

— Операция прошла успешно. Сейчас все зависит от пациента. Первые сутки самые важные. Он еще не пришел в себя, но состояние тяжелое. Нам нужно наблюдать.

Мама кивает, и, воспользовавшись паузой, уходит вместе с врачом. Кай бросает на меня озорной взгляд, довольно ухмыляется и откидывает одеяло в сторону.

— Пора бежать, пока Луиза снова не пришла с прогнозом погоды.

— Тебе нельзя еще, — возмущаюсь я, хотя знаю, что он не послушает.

— Принеси одежду, Снежок. Будь хорошей девочкой.

Он впервые говорит это без вызова. Просто… спокойно. Усталость сквозит в голосе, но в глазах по-прежнему упрямая решимость.

Я сдаюсь. Приношу его одежду, помогаю надеть футболку, хотя он все время корчится и хмурится.

— Ну что ты как ребенок? Ты же герой, — пытаюсь разрядить атмосферу шуткой.

— Герои, оказывается, терпеть не могут больничные халаты. Дерьмовая ткань.

— Может, ты просто неженка?

Он смотрит на меня и усмехается:

— А может ты меня сглазила?

Мы смеемся и незаметно ускользаем из больницы. Едем на такси домой. Кайрат молчит, но я вижу, как пальцы едва заметно дрожат. Ему больно. Лекарства перестают действовать. Кладу свою ладонь поверх его, и он не отдергивает, а наоборот сжимает в ответ. Мы ничего не говорим, но в этом молчании больше, чем в сотне слов.

Я чувствую, как моя рука касается его бедра. Случайно. Быстро отдергиваю, сердце предательски стучит где-то в горле. Вижу, как он смотрит в окно, но уголок его губ чуть поднимается. Будто все понимает. Будто чувствует, как мне неловко. И от этого еще хуже. Или… лучше. Я никак не могу разобраться в собственных чувствах. Не понимаю их.

Кай будто стал другим. Тихим. Сдержанным. Словно сброшена маска, и я вижу то, что под ней. Мне страшно в этом признаться, но так спокойно рядом с ним мне не было никогда. Мне очень нравится этот тихий хищник, но я все еще боюсь его нападения.

Дома Ахмет первым вылетает к нам навстречу. Он замирает, увидев Кая, потом вдруг бежит и останавливается рядом, хватается за его руку.