Примерно такими лозунгами и пропихнули закон о заложенных поместьях через Государственную Думу, после чего Александр легко его подписал, даже подмахнул, не глядя, не будучи напуганным заговором против своего отца. Не будет же император себя утруждать личным контролем при наличии Конституции, Думы и Правительства? Тогда для чего они нужны? В нашей истории Александр Первый баловался отменой крепостного права в Прибалтике, вызвавшей массовый голод у обездоленных крестьян, оставшихся без земли и поддержки помещиков. Видимо, поэтому освобождения русских крестьян не последовало при жизни Александра, испугавшегося массового голода в России. Зато дать конституцию полякам тот император не забыл, в отличие от русских. Так получилось, что в империи, по названию Российской, русские люди оказались людьми второго сорта.
Кроме того, что все национальные окраины не знали крепостного права, которым закабалили исключительно русских, так и в рекруты забривали тоже только русских. Остальные жители Российской империи, от татар и башкир до поляков и грузин, служили исключительно по желанию, естественно, на офицерских должностях. О Конституции я говорил выше, так и налоги были весьма различны. Учитывая, что даже русские дворяне платили меньше в процентном отношении налогов, нежели крестьяне и купцы, можно представить налоги в Польше и Грузии, где каждый третий житель был если не князем, так просто шляхтичем или дворянином. Чем доказывали? Как в анекдоте — мамой клянусь. Что характерно, от русских требовали письменного доказательства их дворянского происхождения, а полякам, грузинам и прочим финнам верили на слово. Интересно?
Но всё это было в нашей истории. В истории того мира, где оказались Юрий Романов и Никита Русанов, успели хорошенько наследить отцы-основатели. Они не только создали Русскую Дальневосточную компанию, аналог Ост-Индских кампаний европейских стран. Два инженера-машиностроителя смогли развить промышленность не только на Урале, где Владимир Кожевников через удачную женитьбу на дочери богатого купца-промышленника выстроил свой завод, производивший широчайший спектр востребованной продукции от патронных ружей, паровозов, пароходов до станков и затворных пушек небольшого калибра. Причём разбогател Кожевников при поддержке своего тестя-старовера довольно быстро. За тридцать лет вышел в десятку богатейших людей России.
Его друг Андрей Быстров, проработавший химиком-технологом на Воткинском машиностроительном заводе более пятнадцати лет в нашем мире, с отступавшими пугачёвцами и беглыми рабочими с уральских заводов добрался до Дальнего Востока. Там тоже развивал машиностроительное производство, используя возможности РДК (Русской Дальневосточной компании). Естественно, начал с производства казнозарядного оружия, иначе бы русским беглецам не удалось выжить среди враждебного населения. Пришлось Андрею повоевать с китайцами, японцами, просто хунхузами и даже английскими торговцами (читай — пиратами). Стальная и железная продукция бывших крепостных рабочих оказалась очень нужной на Дальнем Востоке. За хороший нож айны и дауры легко давали до десятка и больше собольих шкурок.
Эти пушные зверьки, вернее, их шкурки — соболя, песца, калана и чернобурки, стали основным финансовым ресурсом растущей русской промышленности на Дальнем Востоке. Уже позднее Быстров со товарищи открыли богатые золотые россыпи, захватили будущий остров Хоккайдо, названный ими островом Белым. Основали там независимую колонию, которой Екатерина Вторая дала статус баронства, назвали свои владения Беловодьем. За прошедшие почти три десятилетия жизни на острове Белом, барон Быстров установил тесные экономические и военные связи со многими странами Юго-Восточной Азии. В первую очередь, с Кореей, Камбоджей, Аннамом (нынешний Вьетнам), после чего занялся реколонизацией Индии.
Баронству с помощью азиатских союзников удалось полностью выгнать всех европейских колонизаторов из региона. Остались лишь испанцы на Филиппинах, не рискнувшие спорить с агрессивными русскими, да буры Южной Африки. Больше на берегах Индийского океана эуропейцев не осталось, кроме союзных (временно) с Беловодьем французов. Да и те после наполеоновской агрессии против России продержались меньше месяца. В результате к весне 1813 года единственными европейцами в Восточной Африке, Индии, Юго-Восточной Азии и всём западном побережье Северной Америки от Аляски до Сан-Франциско, оказались русские, если не считать испанцев к югу от Калифорнии и на Филиппинах, с которыми беловодцы неплохо торговали на всём побережье обеих Америк.
Более того, годы прогрессорства отцов-основателей достаточно подорвали само крепостное право изнутри и снаружи. Во-первых, в Сибири и Дальнем Востоке, как и во владениях Беловодья и РДК, крепостных не было. Беглые крестьяне и рабочие автоматически, хоть и нелегально, становились свободными. Даже губернаторы Сибири укрывали беглецов, вынужденные заселять подвластные территории. Причём, за три десятилетия центральную Россию покинули более двух миллионов крепостных крестьян и рабочих, которые успели остепениться и создать традиционно большие семьи. По последней переписи во владениях РДК и Беловодья было почти двенадцать миллионов только православных взрослых людей, с учётом крещёных аборигенов, естественно. Не считая более миллиона эмигрантов из Европы, которых насильно не перекрещивали, лишь запрещали строить свои церкви и проводить открытые богослужения.
Во-вторых, в самой европейской части России и Европе модные беловодские новинки, что выпускались заводами Кожевникова и Желкевского — всякие граммофоны, фотокамеры, патронные ружья, паровозы, пароходы, паровики, консервы и прочее, при продаже за крепостных с землёй, стоили гораздо дешевле. В результате, к 1812 году эти два олигарха стали крупнейшими землевладельцами после царской семьи. И, с учётом того, что после двадцати лет службы на нужных должностях работники становились свободными, на производствах Желкевского и Кожевникова работали больше миллиона бывших крепостных, ныне свободных. К этому времени в европейской части России жило до сорока миллионов крестьян, так что получалась иная картина, нежели в нашей истории.
Фактически две трети крепостных были государственными крестьянами и рабочими, работавшими за деньги и владевшими земельными участками. Около пяти миллионов крепостных были в руках Кожевникова, Желкевского и примкнувших к ним Строганова с Демидовым. То есть, почти тридцать миллионов крепостных можно было освободить хоть завтра без всяких манифестов, поскольку Александр Первый фактически был согласен это сделать. Тем более, что из-за государственных крепостных, а они даже назывались иначе — приписные, никто бы из дворян не возмутился. Оставалось путём взыскания долгов отобрать ещё пару-тройку миллионов рабов у несостоятельных помещиков и, оставшиеся крепостные с их владельцами никуда бы не делись.
Тут и нашла коса на камень — должники не хотели лишаться своего дохода и всячески противились конфискации имений с крепостными. Это понятно, никто из них не работал, профессии не имел, и такая мера вела к смерти либо нищете. Поэтому через пару месяцев скрупулёзного исполнения закона возникли даже дворянские бунты в нескольких уездах. Об этом, собственно и доложили Аракчееву его посетители. Наверняка надеялись, что министр тормознёт работу казначейства по конфискации, под которую подпадали многие родственники и приятели практически всех царедворцев. Надеялись, но не угадали ни одной буквы.
Новоявленный министр твёрдо намеревался усидеть в своём кресле не просто из милости, а принести пользу России. Поэтому Аракчеев закусил удила и, побеседовав с казначеем, развернулся на всю катушку. К каждой уездной комиссии были прикомандированы не только полицейские, но и приличные воинские формирования до роты включительно, благо связи в армии у графа остались хорошие. Да и кто будет спорить с министром, когда Россия победоносно заканчивает войну в Париже? Поэтому следствием всех жалоб стало не только ужесточение конфискаций, но и ускорение всего процесса, с твёрдым указанием закончить не позднее возвращения государя в Петербург, под угрозой выводов о соответствии занимаемой должности.
