Главное, Ильшату, командиру башкирского отряда, удалось сагитировать в дальний путь две сотни своих родичей, которые будут ждать нас на левом берегу реки Уфы через пару месяцев. Со своими семьями, табунами и немногочисленными отарами, желающие переселиться за Восток. Кое-кто из них опасались мести императрицы за помощь восставшим. Но, большая часть башкир из небогатого рода были в восторге от доходов полусотни Ильшата. Они мечтали подписать договор на пять лет службы, после которой получить в собственность «Лушу» и огромное вознаграждение в сотню рублей серебром. За полтора года продаж наших ружей, особенно за время восстания Пугачёва, многие мужчины Приуралья стали разбираться в огнестрельном оружии. На фоне «Луш» кремнёвки и фитильные ружья смотрелись очень бледно даже просто по весу и удобству применения. А если сравнить скорострельность и дальнобойность, последние сомнения отпадали даже у простых пастухов. Пара стычек наших парней в степи с бандами, отставшими от пугачёвцев, наглядно показала всем башкирам и прочим кочевникам, с кем надо дружить.

Наши парни в двух быстротечных схватках не потеряли ни одного человека, собрали три десятка вражеских трупов и двадцать пять трофейных коней. Не считая всякого «скобяного товара», в виде пик, сабель и даже семи пищалей. Так, что путь до Алтая был свободен и изучен, можно отправляться хоть сейчас. Осталось разобраться с долгами, с тем же Уинслеем, нашим англичанином. Мы обещали отпустить его, пришла пора выполнить обещание. Всё, что мы хотели из него выдоить, он добросовестно изложил на бумаге. Его подпись письменно засвидетельствовали не только мы, но и доктор, батюшка и пара чиновников Сарапула, побывавших у нас в Таракановке, как на русском, так и на английском экземплярах «мемуаров».

Опыта агентурной работы у меня не было, но, я рискнул нагло завербовать Уинслея и отобрать у него расписку в «добровольном» сотрудничестве. Нет, не с русскими властями, а с заводчиками Быстровым и Кожевниковым. После этого мы составили двусторонний договор об «экономическом сотрудничестве». В нём оговорили вербовку Уинслеем опытных металлургов и механиков, специалистов по ткацким станкам и насосам, судостроителей. За каждого завербованного на пятилетний срок мастера наш агент получал разовую премию в полсотни фунтов стерлингов. Кроме того, в договоре были предусмотрены «другие» услуги, что будут оплачиваться отдельно, в соответствии с их важностью. Володя обещал отпустить англичанина через неделю после нашего отъезда, выдав ему двадцать рублей серебром на мелкие расходы. Место жительства и способ связи с Уинслеем в Британии мы оговорили. За неполный год жизни в Таракановке англичанин подтвердил личным примером знаменитый «синдром заложника».

Это, когда захваченные заложники через некоторое время начинают симпатизировать своим врагам, более того, переходят на сторону террористов. В литературе описаны случаи, когда заложники даже применяли оружие на стороне террористов. Уинслей, как истинный англичанин, не проявлял свои чувства, но, очевидно, проникся к нам определённым уважением. Поэтому, надежды на будущее сотрудничество были не беспочвенными, особенно, после озвучивания причитающихся премий. Фунт стерлингов весил почти полфунта серебром. За одного завербованного мастера, Уинслей получал, таким образом, почти десять килограммов серебра, неплохо?

Вообще к середине сентября, когда началась погрузка каравана, поляна возле нашей крепости напоминала скорее цыганский табор, нежели нормальную экспедицию. Палыч, однако, быстро и уверенно покончил с неразберихой первых дней. Все фургоны были пронумерованы, грузы расписаны, каждый возница получил запасного напарника и оба накрепко запомнили своё место в караване. Ротные и взводные командиры получили в своё попечение, определённое число повозок, несколько раз провели штабные игры по пресечению внештатных ситуаций. На передовые, средние и арьергардные повозки радисты установили пять средневолновых раций в командирские повозки. Ещё десяток простейших приёмников распределили внутри каравана и у конных групп.

Всадников, увы, оказалось меньше сотни. Все закупленные и трофейные лошади ушли в парные упряжки повозок. Потому, как минимум до Алтая, взрослым переселенцам предстояло пройти рядом с повозками пешком, чтобы максимально облегчить труд лошадок. Кто его знает, каково придётся им в Сибири, зимой? В последние дни перед отправкой я съездил в Воткинск, попрощался со знакомыми, показал всем бумагу за подписью императрицы. Больших трудов стоило Никите выправить нам такой документ, легализовавший наше путешествие на Дальний Восток. Указом императрицы нам предписывалось с «охотниками из казаков и башкир» добраться до восточных рубежей империи и пройти по берегам Тихого океана на юг, до границы с Китаем. Там обозначить присутствие России и проверить соблюдение китайцами Нерчинского договора. Всем российским подданным предписывалось оказывать нам необходимую помощь. Доктор по моему предложению даже скопировал императорский указ, чтобы у Володи не было проблем после нашего отъезда. Такую же копию я оставлял в Таракановке, на всякий случай.

За два дня рабочие навели понтонную переправу через Каму, до Амура у нас не будет на пути таких крупных рек. Верховья Оби, Енисея и Иртыша мы рассчитывали пересечь по такому же понтонному мосту, опыт строительства пригодится. К тому времени, как первая повозка проверила прочность наплавного моста, на северном берегу Камы ждали своей очереди четыреста восемь повозок. Я дал отмашку рукой, Палыч выстрелил в воздух из своего помповика. Радисты продублировали приказ по рации, и мы тронулись через Каму, покидая родное Прикамье. Мелкий моросящий дождь не успел размыть песчаные берега реки, я поднял лицо к небу, подставляя его под капли мороси.

— Палыч, дождь приносит счастье! Значит, нам всё удастся сделать, и мы обязательно вернёмся к чёрной скале!

Я медленно покачивался в седле, осматривая склоны уральских гор, невысокими холмами поднимавшиеся слева от нашего каравана. Справа от меня восседал на пегом мерине Ван Дамме, развлекавший меня рассказами о своих плаваньях южнее экватора. Его немецкие коллеги предпочитали дремать в повозках, а Клаас сразу вытребовал себе коня и стал моим постоянным спутником. Оглянувшись на четыре колонны фургонов, вытянувшиеся за нами, я почувствовал себя героем произведений Майн Рида, покорителем Дикого Запада. В принципе, мы были покорителями, только Дикого Востока. Такие мысли придавали некую романтичность нашему скучному путешествию.

Да, первая неделя нашего движения, несмотря на неизбежные неурядицы и мелкие проблемы, оказалась самой спокойной. Места были хорошо изучены, наш отряд одной своей численностью распугал всех окрестных кочевников и не ушедшие с Пугачёвым группы восставших. Дожди, сопровождавшие нас в начале пути, не успели размочить сухую землю. Азарт первых дней путешествия помогал пешеходам двигаться быстро, мы проходили за день полсотни вёрст, несмотря на ранние осенние сумерки. Не прошло и десяти дней, как на левом берегу реки Уфы, в устье Салдыбаша, к нам примкнули две сотни башкир. Многие везли с собой семьи, гнали небольшие, «бедные», табунки лошадей и отары овец. Двадцать пять бойцов Ильшата стали десятниками у новичков, сразу после принятия теми присяги. А шестьдесят наших пеших бойцов пересели на приобретённых коней. Чтобы произвести впечатление, за каждую «мобилизованную» лошадь я расплатился серебром. С сёдлами обстояло хуже, их бойцы ладили сами, заказывая нашим шорникам или прикладывая свои умения «самоделкиных».

После присоединения к нашему каравану десяти башкирских семей, мы продолжали двигаться на юго-восток, форсировали сильно обмелевшую за лето реку Сим. Добравшись до реки Инзер, пошли вдоль её русла. Сначала двигались по-вдоль Инзеру, потом перешли на Большой Инзер. Затем мы довольно быстро перевалили через водораздел. К верховьям реки Белой мы вышли в районе Белорецкого завода, не избежавшего нападения пугачёвских войск. Жалкое зрелище представляли разрушенная плотина, сожженные водяные колёса и разграбленные заводские кузницы и литейки. Немногочисленные рабочие, не разбежавшиеся от бунтовщиков и не примкнувшие к ним, вышли встречать нас. Видимо, испугались репрессий, независимо от нашего отношения к «императору Петру Фёдоровичу», как говорится, «у сильного всегда бессильный виноват». Пётр Андреевич4 ещё не написал эту басню, ему, поди, двадцати годов нету.