Билли поднял кружку и допил последние капли холодного кофе. В глазах брата Джордж увидел печаль и сомнение. Билли явно не поверил в то, что сейчас услышал.

Что ж, он и сам не верил. Слишком многого он навидался и в Вашингтоне, и в Питерсберге. И звон пожарных колоколов того далекого апреля по-прежнему не выходил из его головы.

В тесной убогой каюте слышался только скрип ее пера и тихий плеск моря.

Склонясь над записями, Эштон сидела за крохотным столиком, который она придвинула к стене, под единственную мигающую лампу. Хантун, в свободной шелковой рубахе и испачканных брюках, лежал на нижней койке, с обидой наблюдая за женой. Весь первый день после их отплытия из бермудского порта Гамильтон он по меньшей мере каждые полчаса склонялся над ведром.

На вторые сутки он уже мог доплестись до палубы и делать то же самое, перегнувшись через поручни, но прежняя вонь еще не выветрилась из каюты, о чем Эштон не преминула ему с раздражением сообщить.

С той роковой ночи, когда Орри раскрыл их заговор и заставил спешно бежать из Ричмонда в закрытой карете, Эштон похудела на девять фунтов. Она мечтала отомстить брату, но пока у нее были дела поважнее: выжить, добраться до Монреаля, привести себя в порядок, потому что ее нынешний вид вызывал лишь жалость.

Но сильнее всего было желание снова быть рядом с Пауэллом, и чем больше она смотрела на Хантуна, с его вечным нытьем, тем это желание становилось острее.

Пароход «Ройял Альберт» раскачивался на высоких волнах. Судно было канадским, поэтому могло подходить к американским берегам настолько близко, насколько осмеливалось благодаря нейтралитету своего флага. В Штатах в этот день проходили выборы. Но сейчас Эштон больше волновало то, о чем время от времени напоминал ей сжимавшийся желудок: наступил ноябрь, а ноябрь в Северной Атлантике – время штормов.

– Который час? – проскулил Хантун со своей койки.

– Посмотри на свои часы, – сухо бросила Эштон, продолжая записывать цифры.

Он издал жалобный стон, давая понять, что лишнее усилие только увеличивает его страдания.

– А… почти одиннадцать. Ты не погасишь лампу?

– Нет, пока не закончу.

– Что ты делаешь?

– Забочусь о наших общих интересах.

Банк в Нассау, в котором по ее настоянию хранились все прибыли от «Уотер Уитч», не мог знать, куда отправлять ежеквартальные отчеты, пока Пауэлл не создаст новое правительство, поэтому ей приходилось делать расчеты самой. В Гамильтоне она смогла обналичить чек, получив минимальную сумму, необходимую для дорожных расходов. Остальное хранилось на их счету в фунтах стерлингов. Иной раз Эштон пробирала дрожь, когда она вспоминала, что чуть было не положила все деньги в чарльстонский банк.

Она быстро подвела итог и, повернувшись к Хантуну, помахала небольшой конторской книгой:

– Почти четверть миллиона долларов, насколько я смогла разобраться. Это нас немного утешит в неудаче.

– Ламар может потребовать часть этих денег, – проговорил Хантун, обливаясь по́том; стекла его круглых очков запотели.

– Ну уж нет! – Эштон захлопнула книгу и спрятала ее в свой набитый до отказа ридикюль. – Он ни гроша не получит, пока новое правительство не начнет действовать, а возможно, и после тоже. Ради этой авантюры пусть рискует своими золотыми рудниками… а мы рисковать не станем.

– Я бы лучше отдал этот счет, чем наши жизни, – возразил Хантун в своей обычной слезливой манере. – Но если уж говорить честно, то у Пауэлла на кону стоит нечто гораздо более ценное, чем золото. Я хочу сказать, что он рискует головой… Так же, как и мы.

– Он и должен рисковать – это ведь его план.

Эштон любила Пауэлла, но не видела никакого противоречия в таком ответе. Первый заговор был раскрыт, второй могла постигнуть та же участь. К ее удивлению, неудача ничуть не расстроила Ламара, хотя он и вынужден был несколько недель прятаться на том грязном чердаке, потом в одиночку бежать в Уилмингтон, после того как вернулся в Ричмонд и узнал, что ферма в руках тайной полиции.

По настоянию Эштон Хантун оставил для Пауэлла запечатанное письмо в одном из баров, где тот часто бывал. Из письма Пауэлл узнал о том, что случилось и куда отправились Хантуны. После Уилмингтона он сначала поехал в Нассау, а потом встретился с ними в Гамильтоне. Разоблачение, поспешное бегство, страх преследования – все это странным образом лишь укрепило решимость Пауэлла. Это убеждало Эштон в том, что, хотя вероятность неудачи и оставалась, он может добиться успеха и действительно создать новое государство.

А необходимость в его создании теперь стала еще острее, чем прежде; они поняли это уже в первые недели после бегства из Ричмонда. Ли оказался в безвыходном положении, Шерман двигался к морю, старая Конфедерация проигрывала. В Нассау Пауэлл сказал, что некоторые южане умоляли его присоединиться к тайным агентам бунтовщиков, которые уже обосновались в Торонто, и возглавить новый заговор, чтобы организовать беспорядки на Севере, сорвать выборы Линкольна и проложить дорогу к мирным переговорам. Один из планов, о которых слышал Пауэлл, предлагал задействовать тайных сторонников южан в Иллинойсе, они предположительно могли захватить Кэмп-Дуглас и освободить множество пленных конфедератов. Другой план, еще более безумный по мнению Пауэлла, призывал к поджогу всех крупных отелей Нью-Йорка.

– Король Джефф пытается хитростью сохранить режим, который сам же и разрушил. Я не стану помогать этому впавшему в отчаяние безумцу. Именно так я и сказал тем людям в Нассау, а когда им это не понравилось, я послал их ко всем чертям.

Все это Пауэлл говорил накануне за завтраком. Хантун в это время валялся на своей койке в каюте. Эштон сидела напротив своего любовника и бесилась оттого, что не может даже взять его за руку. После отъезда из Гамильтона они ни разу не оставались наедине. Рядом с пассажирами постоянно отирался кто-нибудь из команды. На пароходе ехало несколько канадских коммивояжеров и три супружеские пары, возвращавшиеся после осеннего отдыха в тропиках. В обеденном салоне Пауэлл надменно избегал разговоров с кем-либо из них.

Эштон встала, разгладила юбку и краем глаза увидела свое отражение в небольшом треснувшем зеркале на стене. Зрелище было отвратительным: потускневшие волосы, костлявые руки, усохшая грудь. Оставалось лишь уповать на воображаемое будущее, в котором она снова станет привлекательной и разделит с Пауэллом постель в президентском особняке.

Время от времени она выспрашивала у него подробности о новом штате. Где Пауэлл его создаст? Велика ли будет его площадь? Сколько людей он рассчитывает там поселить и какова будет численность армии для защиты? Пауэлл говорил, что все ответы у него есть, но он пока предпочитает держать их при себе – еще одна причина, по которой Эштон была готова отдавать ему свое тело, но не свои деньги. Не сейчас.

– О-о… – Хантун схватился за живот. – Похоже, я умираю.

«Скорее бы уже», – подумала она, а вслух сказала, раздраженно топнув ногой:

– Если ты немедленно не прекратишь свои детские жалобы, я с ума сойду!

– Но мне так плохо…

– Поверь, ты давно уже дал это понять. Скулишь, скулишь, скулишь! Тебе плохо было в отеле в Уилмингтоне, даже после того, как нам повезло и мы избежали поимки и ареста! Ты жаловался на жадность человека, который продал нам фальшивые пропуска в три раза дороже их стоимости. Ты не захотел плыть на Бермуды на рыбацком судне, хотя никто другой брать нас не хотел. Теперь ты ненавидишь этот канадский пароход, и море, и… Что тебе нужно для счастья?

Хантун с трудом спустил ноги с койки и снял очки. Глаза у него были влажными и беззащитными. Как у ребенка. А от его ответа Эштон чуть не упала.

– Вернуться в Южную Каролину, когда все это закончится. Я постоянно об этом думаю. Я не могу выдерживать такое напряжение. Угрозу опасности, смерти. У меня нервы натянуты как струна.

– Думаешь, наши южные парни на полях сражений чувствуют что-то другое? Ты записался на эту службу, когда в воздухе витала слава, а теперь хочешь дезертировать. Ну так вот, этого не будет. – (Хантун поморщился и поджал губы.) – Новая Конфедерация появится, и мы займем в ней важное место. Очень важное.