Чарльз раскурил гадкую сигару, купленную втридорога у маркитанта. Пусть его повесят, если он знает, кто прав: скептик, затаившийся в его голове, или его храбрые воины, нашедшие добрые предзнаменования в северных газетах недельной давности. Из-за того что Макклеллан по-прежнему медлил, кое-кто из республиканцев уже требовал его смещения.

Ободряющие слухи приходили и из Норфолка, где уже почти завершилось строительство нового грозного броненосца. «Виргиния» – так назывался корабль – была построена из сгоревшего по ватерлинию парового фрегата «Мерримак», который раньше входил в списки флота США, а потом был подожжен федералами при спешной эвакуации базы в Норфолке. Конфедераты подняли затонувший корпус судна и заново отделали его, усилив железной обшивкой, превратившей корабль в броненосец. Говорили, что «Виргиния» может закончить эту войну одним-двумя залпами. Однако скептик в голове Чарльза и тут сомневался.

На следующий день с почтой его ждал приятный сюрприз – небольшой пакет, отправленный из Фредериксберга в конце ноября. В нем оказался сборник стихов Александра Поупа «Опыт о человеке» – маленькая книжица в кожаном переплете. На форзаце было написано:

Капитану Чарльзу Мэйну в действующую армию, Рождество 1861 года.

Внизу стояла подпись: «А. Барклай». С книгой была еще короткая записка: «Очень жаль, что вы не застали меня, но я надеюсь на новую встречу». В изящных линиях и завитушках ее прекрасного почерка Чарльз словно воочию увидел ее саму.

Многие солдаты носили с собой маленькие книги Нового Завета в карманах кителей или рубашек. Это подало Чарльзу идею. Стащив где-то лоскут мягкой кожи, он с помощью своего набора для починки сшил небольшой мешочек на завязке и приделал к нему длинный шнурок, чтобы можно было надевать на шею. Потом положил туда книгу и пристроил мешочек на грудь под рубашку. От этого почему-то сразу стало теплее на душе.

Несколько дней подарок поднимал ему настроение, даже несмотря на соседство фон Гельма. Немец приходил и уходил, почти не разговаривая с Чарльзом, хотя в глазах его всегда горел недобрый огонек. Как-то вечером, когда у Чарльза разболелся желудок и он решил не ходить на представление бродячих артистов, которые привезли в лагерь известную комедию «Бокс и Кокс»[38], в палатку неожиданно заглянул его старший сержант.

– Что случилось, Рейнольдс? – спросил Чарльз.

– Сэр, я… – Сержант покраснел. – Я просто подумал, что мой долг – поговорить с вами.

– Валяйте.

– Дело в том, сэр, что лейтенант Вандерлей и рядовой Грэмм тратят кучу собственных денег, покупая у маркитанта выпивку и угощая других парней. Так они… э-э-э… проводят предвыборную кампанию.

– За кого?

Сержант судорожно вздохнул, а потом выпалил:

– За лейтенанта фон Гельма!

Боль в животе по-прежнему не отпускала, да и усталость давала о себе знать, поэтому Чарльз раздраженно сказал:

– Все равно не понимаю. Черт побери, говорите прямо!

Петеркин Рейнольдс грустно посмотрел на него:

– Они хотят выбрать его капитаном, сэр…

Через час вернулся фон Гельм, источая пары бурбона.

– Пропустили отличный спектакль! Эти актеры… – В безучастном взгляде его карих глаз мелькнуло удивление, когда он заметил перемены в обстановке комнаты. – Эй, что здесь случилось? Где мои вещи?

– Я их перенес, – отозвался Чарльз, лежа на своей кровати и не вынимая изо рта тлеющей сигары, зажатой между зубами. – В дом руководителя вашей предвыборной кампании.

– Моей… – Фон Гельм моргнул. – А-а, ну да… – Почему-то суровый взгляд Чарльза его совсем не смутил; возможно, лейтенант просто был слишком пьян. – Отлично. – Уголки его губ поднялись, словно кто-то дернул их за веревочки. – Спокойной ночи, капитан. – И ушел.

Чарльз выхватил изо рта сигару и разразился потоком проклятий, скрывая за яростью горечь поражения. Ему было всего лишь чуть больше двадцати, а он уже чувствовал себя вдвое старше. Он встал с кровати, ощущая на груди кожаный мешочек с книгой внутри. Ну что ж, по крайней мере, теперь обозначилась линия фронта. Капитан Мэйн против позера и интригана из Чарльстона.

Внезапно вспомнив кое-что, он вышел наружу и начал дергать деревянную табличку, пока не оторвал ее. Потом снова зашел в дом, бросил ее в огонь, глядя, как пламя медленно пожирает дерево. «Приют джентльменов»? Ну уж нет! Возможно, слово «джентльмен» подходило для какой-то другой армии, но точно не для этой.

Постучав в дверь кабинета, Стэнли сильно нервничал. Он был уверен, что министр уличит его в предательстве, уволит или, по крайней мере, понизит в должности.

Однако, войдя, он с изумлением увидел, что босс пребывает в прекрасном настроении, вышагивая по кабинету между коробками и ящиками, наполненными личными делами и сувенирами. Порозовевшие после недавнего бритья щеки Кэмерона благоухали лавандовой водой. Его письменный стол был совершенно пустым, чего никогда не случалось.

– Стэнли, мальчик мой, садитесь. Я тут собираюсь второпях, но все равно хотел поболтать с вами до того, как уеду. – Он сел на свое место за письменным столом и указал рукой на стул рядом.

Стэнли, дрожа, опустил на стул грузное тело.

– Я был потрясен, когда в прошлую субботу услышал новость о вашей отставке, сэр, – сказал он.

Кэмерон сложил вместе кончики больших пальцев и указательных, соорудив треугольник, и пристально посмотрел через него на посетителя.

– Даже в этом здании можно и «Саймон», как раньше. Или «босс». Мне, в общем-то, все равно. Вот только «господин министр» больше нельзя.

– Это трагическая потеря для обороны страны, сэр.

Весьма неуклюжее замечание вызвало на лице Кэмерона натянутую улыбку.

– О да, – хмыкнул он, – некоторые подрядчики так и скажут. Но верный служака отправляется туда, где, по мнению его начальников, принесет больше пользы. Конечно, Россия ужасно далеко от дома, но, скажу вам честно, Стэнли, мне надоела суета и злословие этого города.

Ложь, подумал Стэнли, босс прекрасно умел язвить не хуже других. Просто перебои в работе министерства наконец вынудили Линкольна на решительный шаг, хотя Кэмерону и позволили сохранить лицо и даже повысили до должности посла Соединенных Штатов в России.

– Да, интересно было бы посмотреть, как вы поладите с моим преемником, – беспечно продолжил Кэмерон. – Он не будет таким либералом, каким был я. К тому же он известный защитник цветных. – Короткое пребывание Кэмерона в роли апостола аболиционизма было уже забыто практически всеми, включая его самого. – И довольно суров с теми, кто не оправдывает его ожиданий. Вы меня поймете… Я-то был склонен скорее просто не замечать ошибок или небольших небрежностей. – Его улыбка стала чуть более жесткой. – Да, сэр, вам придется подчиняться требованиям нового владельца этого кабинета.

– Сэр, я в полном неведении, – пробормотал Стэнли, кусая нижнюю губу. – Я даже имени нового министра не знаю.

– Неужели? – Седые брови взлетели вверх. – А я думал, сенатор Уэйд шепнул вам по секрету. Если же нет, полагаю, вам придется дождаться официального объявления. – Так и оставив Стэнли на крючке с проглоченной наживкой, Кэмерон не стал продолжать эту тему, а, к изумлению своего бывшего воспитанника, рассмеялся. – Я не слишком вас виню, Стэнли, – добавил он. – На вашем месте я сделал бы то же самое. Вы оказались понятливым учеником. Быстро сообразили, как применить все мои уроки. Хотя теперь, оглядываясь назад, я думаю, что, возможно, научил вас даже слишком многому. – Его улыбка стала еще шире, и в ней вдруг появилось какое-то веселое злорадство. – Что ж, мой юный друг, позвольте на прощание дать вам один маленький совет. Продайте как можно больше вашей обуви, за столько, за сколько сможете, и как можно скорее. А денежки сберегите. Они обязательно вам понадобятся, потому что в этом городе всегда кто-то выжидает. Кто-то, кто хочет продать вас самого. И кто-то непременно вас продаст при первом удобном случае.