Дункан передал прошение о помиловании Диллсу по телеграфу и сразу перевел деньги в один из вашингтонских банков. Также он отправил генералу Шерману в штаб округа тщательно составленное письмо, в котором подчеркивал острую нужду Грирсона в опытных офицерах и всячески превозносил выдающиеся способности Чарльза Августа. Любопытно, думал Чарльз, что бы сказал Шерман, узнай он, что Август – не кто иной, как тот неопрятный торговец, с которым он встретился в прерии.

Чарльз снял комнату в Ливенворт-Сити, но каждый день возвращался в гарнизон, чтобы заново подружиться с малышом Гусом. В декабре мальчику должно было исполниться два года. Он уже вовсю ходил, произносил простые предложения и все еще держался с опаской в присутствии высокого, худого человека, который гулял с ним и называл себя его папой.

Морин обычно гуляла вместе с ними. Она по-прежнему не считала Чарльза хорошим отцом – да и разве можно ожидать чего-то другого от мужчины, – но теперь, после возвращения, он уже успел продемонстрировать ей и другую неприятную сторону своей натуры. В один ясный солнечный день, когда они втроем возвращались с прогулки вдоль реки, это проявилось снова. Чарльз и малыш Гус шли, взявшись за руки, маршируя, как солдаты. Мальчику нравились парады и вечерние построения в Ливенворте, и он с удовольствием изображал их. Чарльз был рад угодить сыну. Они быстро шли по тропе впереди экономки Дункана.

Перед гарнизонной заставой всегда собиралось какое-то количество индейцев. Эти бездельники жили на подачки и на то, что зарабатывали мелкими услугами. Деньги они тратили на виски, позволяя белым называть себя разными презрительными прозвищами, вроде Нос Сосиской, Лентяй или Толстуха.

Толстуха – тучный сиу в старых замызганных форменных брюках и рубашке – ступил на тропу и пошел навстречу Чарльзу и его сыну. Когда они поравнялись, индеец остановился, подмигнул и, протянув руку, хотел пощекотать улыбавшемуся ребенку подбородок, но Чарльз мгновенно взмахнул кулаком и сбил его с ног.

Толстуха взвизгнул и пополз прочь. Гус схватился за руку отца, но смотрел на него испуганно. Морин не могла умолчать.

– Мистер Мэйн, этот несчастный, беззащитный человек не хотел ничего плохого.

– Я не желаю, чтобы всякая краснокожая мразь дотрагивалась до моего сына.

– Па… – Гус потянул его за руку. – Марш!

– Нет. – Чарльз отвел руку, потом сжал плечо мальчика, подталкивая его вперед. – Больше не маршируем.

Позже, когда Чарльз уже ускакал в Ливенворт, экономка пожаловалась Дункану, пока тот сидел в цинковой ванне:

– Его настроение меняется, как погода! Как будто в нем какой-то демон сидит.

– Ему пришлось пройти через чудовищные испытания. Ты не потрешь спину немного ниже, милая? О да…

– Я все понимаю, генерал. – Даже в постели она обращалась к нему только так. – Но если он с этим не справится, его сын начнет его ненавидеть. Август уже теперь его боится.

– Я заметил. – Дункан вздохнул. – Но что делать, не знаю.

Незанавешенные окна зала для заседаний в штабе округа выходили на запад, на строевой плац. Стол Чарльза находился прямо напротив окна. Соберись, сказал он себе. Сейчас или никогда. Громко тикающие настенные часы показывали половину шестого. В окно лился ослепительный свет, и Чарльз почти не видел лиц пятерых мужчин, сидевших перед ним за другим столом у окна.

Возглавлял комиссию выпускник Вест-Пойнта 1844 года, а ныне командующий Миссурийским округом генерал Уинфилд Скотт Хэнкок. Высокий, красивый, подтянутый, он сердечно приветствовал Чарльза у входа и пожелал ему удачи. Как странно, подумал Чарльз, пожимать руку человеку, который, возможно, пожимал руку кузену Орри.

Слева от Хэнкока сидел генерал Уильям Хоффман, командующий Третьим пехотным и фортом Ливенворт. По словам Дункана, идею создания «черных» полков он категорически не приветствовал.

По левую руку от Хоффмана сидел офицер, которого Чарльз боялся больше всего. Худощавый и совершенно лысый, хотя и не намного старше Чарльза, капитан Уолдо Краг был приписан к штабу Хоффмана, носил серебряную звезду бревет бригадного генерала, хотя все обращались к нему «генерал». На Чарльза он смотрел с неприкрытой враждебностью.

Справа от Хэнкока расположился уже знакомый Чарльзу капитан Айзек Н. Барнс и рядом с ним – некий майор Колтер, чьи овальные очки делали его похожим на школьного учителя. Слева от Чарльза были выставлены в ряд стулья для зрителей. Пришли только Дункан и Грирсон.

Хэнкок оглядел всех и взмахом руки призвал к тишине:

– Джентльмены, сегодня у нас слушание по заявлению кандидата в офицеры Чарльза Августа, успешно прошедшего письменный экзамен. Должен добавить, почти безупречно.

– Генерал Хэнкок, – тут же заявил Краг, – я предлагаю отменить слушание. Кандидат нам не подходит по той причине, что раньше он служил на стороне Конфедерации.

– Согласен, – сварливо откликнулся Хоффман.

Как и генерал Ли, он окончил Академию в 1829 году и участвовал во Второй Семинольской войне и в мексиканских кампаниях.

Не обращая внимания на реплики, Хэнкок продолжил, сказав, что кандидат проявил добрую волю, подписав клятву верности и подав прошение о помиловании, как сделал и генерал Ли. Эти слова заставили Крага взорваться.

– Роберт Ли никогда не будет помилован, сколько бы раз он ни подавал прошение! Это должно относиться к любому, кто предал свою страну, и я считаю кандидата одним из них.

– Мне казалось, – заговорил похожий на учителя Колтер, поправляя очки, – что боевые действия закончились еще год назад и теперь мы все снова американцы. Полагаю, нам следует оставить войну позади и…

– Нет, сэр, я ни на одну минуту не оставлю позади смерть моего брата, который умер от голода в лагере! – резко бросил Краг.

Хэнкок постучал по столу, призывая к порядку:

– Комендант Вирц заплатил за свои военные преступления на виселице. Он был и, вероятно, останется единственным офицером Конфедерации, наказанным так жестоко.

– Я бы повесил намного больше! – прорычал Краг, не сводя глаз с Чарльза.

– Капитан! – строго произнес Хэнкок. – Вам придется либо успокоиться, либо исключить себя из состава комиссии. Слушание будет продолжено исходя только лишь из квалификации кандидата.

Краг что-то неразборчиво проворчал. Хэнкок откашлялся и открыл папку с бумагами Чарльза. Хотя уже наступила осень, свет, бивший в глаза Чарльзу, казался обжигающим. Он нервничал так, как не нервничал даже перед сражением, и очень боялся ненароком допустить промах.

Чтобы отвлечься, он заставил себя думать о Деревянной Ноге, вспомнив сверкающие на солнце холмики бисера в его пустых глазницах. Пульс немного замедлился. Он сидел так прямо, что от напряжения уже заныла спина.

– Назовите свое имя, – сказал Хэнкок.

– Чарльз Август.

– Передо мной заявление полковника Грирсона, в котором говорится, что вы четыре года служили в армии Конфедерации. Пожалуйста, сообщите, в какой части и в каком звании.

– Разведкорпус в легионе Уэйда Хэмптона. Позже, после ряда реорганизаций в армии, он вошел в более крупный кавалерийский дивизион. Но разведчики остались служащими нерегулярных войск и званий не имели. – Ложь далась на удивление легко.

– У вас есть документы, подтверждающие это?

– Думаю, да. В Ричмонде.

– Бога ради! – воскликнул Краг. – В Ричмонде! Все знают, что бунтовщики не оставили в Ричмонде ни единого документа! Они все сожгли! Мы даже не знаем, сколько предателей служили под их флагом, и никогда не узнаем.

– Капитан! – резко одернул его Хэнкок.

– Простите, сэр. Я против всего этого. Целиком и полностью.

Хоффман поднял руку, и Хэнкок предоставил ему слово.

– Если мы не можем проверить документы этого джентльмена, – с легкой язвительностью обратился тот к членам комиссии, – ему придется самому как-то восполнить этот пробел. Мне бы хотелось знать его политические убеждения.