Из его горла вырвался короткий странный крик раненого зверя. А потом откуда-то из глубины начала подниматься некая сила, которая неизбежно должна была вырваться наружу. Он разжал пульсирующие от боли кулаки, поднял правую руку к мокрому лицу и потрогал щеку.

Это был не дождь.

Он упал на могилу и первый раз после Шарпсберга зарыдал.

Чарльз пролежал на могиле Августы Барклай до рассвета, когда гроза наконец утихла. Потом, стуча зубами от холода, он долго шел до центра города и добрался к дому генерала часам к десяти.

После физических и душевных потрясений прошедшего вечера Дункан плохо спал и встал поздно. Он только собирался приступить к завтраку, когда в дверях столовой предстало душераздирающе печальное явление по имени Чарльз Мэйн. Сверху донеслось хныканье Чарльза-младшего и ласковый голос Морин.

Стиснув зубы, Дункан постарался успокоиться. Это оказалось нелегко.

– Черт побери… – проговорил он, побагровев от возмущения. – Чем вы занимались всю ночь? Пили, валялись в канаве?

Все выглядело именно так. На правой штанине Чарльза расплывалось большое пятно крови; мокрая рубашка на груди была вся в грязи, как и всклокоченная длинная борода.

– Я провел ночь на ее могиле. И я много думал о своем сыне. Пытался понять, что мне делать.

Дункан медленно выпрямился на стуле; в его глазах светилась холодная неприязнь.

– Ну и?..

– Следующая станция – Лихай-Стейшн. Будьте внимательны: следующая станция – Лихай-Стейшн.

Кондуктор вышел из вагона, и его голос стал тише. Местный поезд отходил от Бетлехема в половине седьмого. Это означало, что уже меньше чем через полчаса они переступят порог Бельведера. Джордж был рад этому – он смертельно устал. Констанция наверняка тоже, судя по тому, как она молча сидела, прислонившись к нему.

Джордж занял место у окна и теперь наблюдал за тем, как сумеречный свет мерцает на глади реки и на голубых силуэтах далеких гор на западе. Он повернулся, собираясь что-то сказать жене, но осекся. Ее глаза были закрыты, голова свесилась вперед, так что вместо одного подбородка образовалось три.

Усталое лицо Джорджа разгладилось, когда он с любовью всматривался в нее. Потом краем глаза он заметил какое-то движение за окном по ту сторону прохода. Когда поезд замедлил ход перед поворотом, Джордж увидел кладбище и на переднем плане – три ряда новых белых крестов, по пять в каждом. Движение, которое привлекло его внимание, исходило от двух рабочих, закапывающих в открытую могилу невидимый гроб. Рядом с могилой неподвижно стояли пожилые мужчина и женщина. В скрещенных руках мужчина держал что-то красно-белое. Флаг.

Поезд свернул за поворот. Кладбище исчезло. Джордж осторожно обнял Констанцию, стараясь не разбудить ее. Просто ему было приятно к ней прикасаться.

Он вдруг почувствовал, как его захлестывает огромная любовь к этой располневшей женщине, дремавшей рядом. Любовь к ней и к их детям, чьей жизнью он теперь снова начнет заниматься, перестав быть солдатом и снова став отцом. Он подумал, что только любовь и поддерживала его эти последние четыре года. Его взгляд снова устремился за реку, к зарослям горного лавра на склонах. «Только любовь способна вести нас вперед…» – вспомнил он слова матери.

– …исчезло так быстро. И теперь вокруг столько перемен.

– Да, вы совершенно правы. Мне жаль, что Линкольна так жестоко убили, но он, несомненно, пострадал за свою политику.

Джордж нахмурился, услышав разговор пассажиров, сидевших сзади него. Первый голос принадлежал старику, в нем слышалось ворчливое недовольство, столь частое сейчас для всей страны. Его собеседницей была женщина, судя по всему молодая. Она снова заговорила:

– Я могу допустить, что черные заслужили свою свободу, но этим и следовало ограничиться.

– Так и будет. Пусть только какой-нибудь черномазый попробует войти в мой дом через парадную дверь, как белый, – я ему быстро все объясню с помощью своего старого седельного пистолета.

Женщина вздохнула:

– Не все наши политики так же храбры, как вы. Они на полном серьезе говорят о том, что цветные должны иметь право голоса.

– Глупости. С какой стати кому-то поощрять такие перемены? Это же безумие.

Явно придя к согласию, они погрузились в молчание, оставив Джорджа размышлять в тишине, среди витающих по проходу запахов пыльных сидений и переполненной плевательницы, стоявшей в начале вагона. Холмы на западе теперь стали выше и время от времени перекрывали прямые лучи низко висящего солнца. Задумчивое лицо Джорджа то освещалось мерцающим светом, то скрывалось в тени.

Действительно, все менялось. Он думал об убитом президенте, чью совершенно поразительную фотографию, из последних сделанных, они видели в траурно украшенной витрине какого-то магазинчика в Филадельфии, когда приехали туда. В 1860 году партия Авраама Линкольна выдвинула его потому, что он был наименее известным, а значит, и наименее неприятным из всех возможных кандидатов. Человек более радикальных взглядов мог бы отпугнуть бо́льшую часть консервативно настроенных граждан, на которых они так рассчитывали.

Однако уже в Белом доме, да еще в горниле войны, он, как металл, который сначала нагревают, потом куют молотом, расплавляют, формуют и превращают в нечто совершенно новое, стал другим человеком. Из захудалого провинциального политика с никому не известными идеями, или вполне безопасными идеями, или вообще без идей, или с идеями безумца – в зависимости от того, кто о нем говорил, – а также не без помощи уколов совести и сложившихся обстоятельств, вдруг получился президент, который сделал понятие свободы настолько новым и настолько разрушительным для всей нации, что понадобятся еще долгие годы, для того чтобы понять и осознать все его значения.

В сердцах черного народа Линкольн с помощью одного росчерка пера превратился из человека в бога. Но кое в чем, думал Джордж, он так и не изменился. И хотя вашингтонские сплетники то и дело твердили, что президент часто терял терпение, свое замечательное чувство юмора, а порой и жалость по отношению к врагам, Джордж почему-то был уверен, что Линкольн до конца так и остался верен своей путеводной звезде. Он был великодушен и любил всех людей – и с Юга, и с Севера. Но Союз он любил больше.

Именно для того, чтобы сохранить то, чем он так дорожил, он и вел эту губительную войну. Страдал от депрессий и ночных кошмаров, боролся с демонами глупости, некомпетентности и напраслины, грубил, шутил, проповедовал и умасливал, мечтал и оплакивал. А потом его избрали для последнего жертвоприношения на кровавом алтаре.

Но по крайней мере, Авраам Линкольн еще пять дней[91] знал, что его путеводная звезда, яркая и чистая, по-прежнему сияет над остывающими углями пожарищ, впервые разожженных той давней весной, которую Джордж живо помнил и по сей день. Союз выстоял, кардинально измененный, но, по сути, все тот же.

Джордж признавал, но не мог до конца понять этот парадокс. Он просто существовал – могучий, величественный и загадочный, как и сам убитый президент. И скорее всего, так будет всегда.

Закрыв глаза, Джордж просто отдохнул пару минут, не думая ни о чем, а потом его мысли потекли уже по более близкому кругу.

Орри мертв, а его вдова не стала скрывать, что она – по крайней мере, с точки зрения южан – негритянка по крови. Впервые Джордж услышал от этом от Билли, но потом Мадлен сама откровенно поговорила с ним, перед тем как Хазарды покинули Монт-Роял.

Чарльз – все соглашались с тем, что война сломала его. Он стал мрачным и злым. А вот Бретт, которая с нетерпением ждала рождения ребенка, рассуждала теперь скорее как Вирджилия, а не как южанка.

Купер очень переменился, став чуть ли не ретроградом, словно признал наконец свое южное наследие, которое его отец всегда хотел передать ему, а он только презрительно открещивался от всего, что с этим связано. Впрочем, в случае Купера Джордж вполне понимал причины таких разительных перемен. Купер потерял сына, и он старел. А возраст всегда делает человека консервативнее и в мыслях, и в суждениях. Это Джордж хорошо знал.