– Тогда вы должны строго следовать всем моим предписаниям. Ваш муж пригласил меня из Чарльстона. Он очень тревожится за вас. Я стараюсь его успокоить, но выздоровление зависит только от вас самой. Будете делать все, о чем я говорю?

– Д-да…

Джастин наклонился и запечатлел нежный поцелуй на щеке жены. Теперь, найдя наконец лекарство от непокорности, испортившей их брак, он чувствовал себя намного лучше. К тому же это лекарство помогло ему отплатить ей за то, что она наградила его рогами. Он не сомневался, что именно это Мадлен сделала на прошлой неделе, а возможно, делала и раньше все эти годы. Она ведь достаточно часто уходила из дому одна.

Заперев жену в спальне и моря ее голодом, он сломил все ее сопротивление. Осталось только выяснить, к кому она ездила. Ну ничего, признается как миленькая, думал он.

Сначала ее нежелание говорить правду доводило его до бешенства. Но потом, видя, что она готова упорствовать и дальше, Джастин решил обратить ее молчание в выгоду для себя. Если бы он узнал имя ее любовника, он почувствовал бы себя униженным, окажись тот каким-нибудь торговцем старьем, хозяином мясной лавки или, чего доброго, грязным ниггером. Так что он предпочитал не знать. Или, по крайней мере, внушал себе это. Но в глубине его души росла новая и уже неослабевающая ненависть к жене.

Разумеется, стоя сейчас возле ее постели, он ничем не выдавал своих чувств. Прежде чем войти сюда, он щедро надушился коричным одеколоном, чтобы не чувствовать отвратительного запаха, стоящего в комнате. Теперь, когда заточение прекратилось, можно было добавить и свежего воздуха. Он пошел к окнам и распахнул ставни.

Прохладный вечерний воздух ворвался внутрь, качнув огоньки свечей. Глаза Мадлен вспыхнули благодарностью.

– С ней все будет хорошо, после того как восстановятся силы, – заверил его доктор Сапп, когда они выходили из комнаты. – Просто сейчас она очень слаба, отсюда и некоторая заторможенность. – Он закрыл за собой дверь, внимательно оглядел коридор и очень тихо добавил: – Через неделю она привыкнет к сельдерейному отвару. А потом, не вызвав никаких подозрений, вы сможете заменить его на питье, о котором мы с вами говорили.

– В который входит опий.

– Лишь малая доза. Ничего опасного, уверяю вас. Только для того, чтобы она оставалась спокойной.

Они направились к лестнице.

– Если же мы откажемся принимать питье, – продолжал Сапп, – она может получать лечение и другими способами. Настойка опиума – это темная сладковатая жидкость, но ее можно запечь в печенье, использовать для приправы мяса или вмешивать с винным уксусом, поливая салат. Я хочу сказать, что подход в применении лекарств может быть гибким. Конечно, если вы читали де Квинси, то знаете, что появятся определенные симптомы. Слабость. Запоры. Даже признаки преждевременного старения. Но такие же симптомы бывают и в других случаях. Просто от напряжения повседневной жизни. – Врач пожал плечами. – Ей незачем даже знать, что ей дают лауданум.

– Вы обнадежили меня! – воскликнул Джастин с пылом человека, который не спал всю ночь и наконец получил возможность отдохнуть. – Я так волновался за нее, – добавил он с грустной улыбкой.

– Это естественно.

– Мне хочется сделать все возможное, чтобы успокоить ее нервы и восстановить разум.

– Благородная цель.

– И чтобы она не позорила себя… или свою семью.

– Вполне вас понимаю, – пробормотал доктор Сапп с такой же тонкой улыбкой.

– Еще один вопрос, доктор. Как долго следует продолжать лечение?

– Ну, если вы будете довольны результатом, то год. Или два года. А возможно, и всю жизнь.

Они снова переглянулись, обменявшись взглядами, которые выражали полнейшее понимание. А потом, болтая, как старые приятели, стали спускаться по лестнице.

В конце марта 1855 года в Монт-Роял праздновали свадьбу Эштон и Джеймса Хантуна. Всю церемонию Орри не мог избавиться от гнетущего чувства. Кларисса улыбалась невесте, не понимая, кто перед ней.

Сразу после венчания Эштон закатила гадкую сцену, потому что ее новоиспеченный супруг упорно отказывался ехать в свадебное путешествие в Нью-Йорк – единственное место, куда стремилась Эштон. Она не находила ничего странного в том, что можно одновременно презирать янки и восхищаться их театрами и ресторанами. Хантун же до самой последней минуты настаивал на поездке в Чарльстон. Эштон швырнула в него куском торта и надулась, и потеющий жених тут же передумал, испугавшись, что может еще долго прождать благосклонности своей нареченной, если будет упрямиться. К тому времени, когда карета отправилась в путь, Эштон уже снова была в прекрасном настроении.

Однако гораздо больше этого неприятного эпизода гостей мужского пола возмутили крамольные речи Купера. Он то и дело спрашивал, почему ни аболиционисты, ни плантаторы не желают хоть немного подумать над предложением Эмерсона, сделанным в феврале на заседании нью-йоркского антирабовладельческого общества. Тщательно разработанная Эмерсоном схема предлагала постепенное освобождение рабов с весьма крупными выплатами их владельцам. Общая сумма выплат, по его расчетам, могла достигнуть двух миллионов долларов, но это была скромная плата за то, чтобы покончить с национальным позором и сохранить мир в стране, считал Эмерсон.

– Но обе стороны его высмеивают! – возмущался Купер. – Что ж, я вижу только одно объяснение. В то же мгновение, когда причина для возражений будет устранена, те, кто возражал, станут банкротами.

– То есть вы утверждаете, что борьба за права южан ведется людьми циничными? – спросил кто-то.

– Нет, кое-кто из них искренен. Но другим хочется, чтобы аболиционисты продолжали действовать крайними методами. Только тогда у Юга будет законное основание выйти из Союза или получить отдельное правительство, что, безусловно, настоящее безумие.

Однако безумцем, и к тому же опасным, гости считали как раз Купера. Если раньше на него смотрели просто как на безобидного зануду, то теперь все изменилось из-за неугасаемого интереса старшего из братьев Мэйн к личности Эдмунда Бёрка с его политической мудростью. Купер всерьез принял предупреждения англичанина насчет душевной апатии и стал участвовать в делах Демократической партии Чарльстона.

Попал он туда благодаря самой простой уловке. Суммы, которые Купер жертвовал на нужды демократов, были настолько велики, что партийным руководителям стало неловко не замечать такую неслыханную щедрость. К тому же он был не единственным человеком в штате, кто высказывал непопулярные мнения о будущем Юга. И хотя таких, кто не молчал, было немного, все же их оказалось достаточно, чтобы присутствие Купера на собраниях демократов стало не только допустимым, но и желанным.

Он стал ездить по стране и встречаться с другими умеренными демократами. В Виргинии Купер познакомился с одним высоким красивым человеком, чьи взгляды его очень вдохновили. Генри Уайз – так звали этого политика – собирался стать губернатором. Он был искренним защитником рабства, но в то же время считал всех, кто хочет сгладить недовольство южан иначе чем в рамках Союза, самыми настоящими авантюристами или просто идиотами.

– Разумеется, я понимаю, зачем они это делают, – говорил Уайз. – Они хотят вернуть ту власть, которая перешла от Юга к Северу и Западу. Возможно, они даже сами себе в этом не признаются и могут искренне верить в собственные заявления. Но это очень опасные люди, Купер. Они хорошо организованы, активны и велеречивы, поэтому представляют собой угрозу для всего Юга.

Купер улыбнулся сдержанной невеселой улыбкой.

– Когда дурные люди объединяются, – сказал он, – хорошие тоже должны сплотиться, иначе они падут поодиночке как жертвы, не вызывающие сочувствия.

– Мудрый совет.

– Именно это Бёрк впервые написал еще в тысяча семьсот семидесятом году. Жаль, что об этом забыли.

– Не забыли. Просто драчуны с обеих сторон предпочитают не прислушиваться к ним. – Уайз помолчал, внимательно всматриваясь в гостя. – Мне рассказывали о вас, Купер. Вы долго были отверженным в своем штате. Я рад, что вы решили примкнуть к лагерю демократов. Нам понадобятся такие люди, как вы, – при условии, конечно, что еще не слишком поздно.