– Коллегой? Да он же просто аптекарь! А вот вы, мисс Хазард, вы действительно имеете большие способности к медицине. Возможно, на интуитивном уровне, но вы все понимаете правильно. Схватываете самую суть.

Так же вела себя и его рука – схватывала самую суть. Продолжая держать Вирджилию под локоток, он снова как бы ненароком прижал пальцы к ее груди.

– Да, этот человек нуждается в операции, и к тому же срочной. А могли бы мы с вами обсудить и другие случаи? Скажем, за ужином? Сегодня вечером.

Ощущение собственной власти опьянило ее. Пусть Фойл был и не самым ярким представителем мужской породы, но он обладал богатством и положением, и он желал ее. Ее желал белый мужчина! В этом не было сомнений. С тех пор как изменилась ее внешность, изменилась и ее жизнь, и она была благодарна Эрасмусу Фойлу. Правда, не настолько, как ему хотелось бы.

– Я бы с удовольствием, но как на это посмотрит ваша супруга?

– Моя… Дорогуша, я никогда не упоминал о…

– Вы – нет. А другая медсестра – да.

Врач покраснел:

– Чтоб ей… Которая?

– Вообще-то, многие. В этом госпитале и в другом тоже. Ваше стремление защитить доброе имя своей жены общеизвестно. Говорят, вы защищаете его столь неистово, что уже даже появились большие сомнения в существовании миссис Фойл. – Коварно наслаждаясь реакцией врача, Вирджилия подняла правую руку, давая понять, что ему следует отпустить ее, но Фойл был слишком изумлен ее словами, поэтому она сама убрала его руку. – Я польщена вашим вниманием, доктор Фойл, но, думаю, нам пора вернуться к нашим обязанностям.

– Вниманием? Каким еще вниманием? – рявкнул он. – Я только хотел обсудить наедине медицинские вопросы, ничего больше! – Дернув себя за воротник синего мундира, Фойл поправил шейный платок и быстро вернулся в бальный зал.

При других обстоятельствах Вирджилия просто расхохоталась бы.

– Ну как, мисс Олкотт? – спросила Вирджилия, когда в восемь вечера они в первый раз за день сели поесть; днем персонал работал без перерывов. – Что вы теперь думаете о работе сиделки?

Измученная и раздраженная, Луиза Олкотт спросила:

– Насколько откровенной я могу быть?

– Настолько, насколько пожелаете. Мы все пришли сюда по доброй воле и все равны.

– Что ж, тогда… Для начала: это место – настоящий очаг заразы. Матрасы жесткие, как штукатурка, постельное белье грязное, воздух смрадный, а пища… вы пробовали говядину, что давали на обед? Эти консервы делали, наверное, еще для мальчиков семьдесят шестого года![56] А эта свинина на ужин могла бы стать секретным оружием против врага – настолько ужасно она выглядела. Пареная ежевика вообще больше напоминала пареных тараканов.

Она говорила с таким жаром, что заставила засмеяться женщин, сидевших по обе стороны от нее за длинным столом. Луиза сначала испугалась, а потом тоже хихикнула.

– Мы всё это знаем, мисс Олкотт, – ответила Вирджилия. – Вопрос в том, останетесь ли вы здесь?

– О да, мисс Хазард. Может, у меня и нет опыта купания мужчин… ну, по крайней мере, не было до сегодняшнего дня, но я определенно останусь. – И словно в подтверждение своих слов, она отправила в рот кусок мяса и стала жевать.

Лежа без сна в ту ночь в своей комнате, Вирджилия прислушивалась к знакомым звукам госпиталя: крикам боли, рыданиям взрослых мужчин, нежному голосу какой-то сиделки, певшей колыбельную.

Она вспоминала свой неловкий и трагикомичный разговор с Фойлом. Было ужасно приятно, что он возжелал ее. Не какой-нибудь негр с плантации, не беглый раб, а респектабельный белый человек по-настоящему захотел ее как женщину. Сегодня ей открылась правда, о которой прежде она лишь догадывалась: ее тело обладало властью над мужчинами, благодаря чему она и как личность тоже получала власть. Это открытие было ошеломляющим и внезапным, как фейерверк в День независимости.

Когда в будущем она встретит человека более надежного и достойного, чем этот похотливый коротышка-врач, она сможет испытать на нем свою вновь открытую силу. Чтобы подняться выше, чем она могла даже предполагать. Чтобы найти свою по-настоящему важную роль в окончательном крушении Юга.

Она провела ладонью по груди, сжала ее и заплакала. По лицу ее текли слезы, а она улыбалась в темноте восторженной улыбкой, которую никто не мог видеть.

В тот же вторник, когда генерал Бэнкс должен был сменить генерала Батлера в Новом Орлеане, Елкану Бента вызвали к бывшему командующему на одиннадцать утра. Бент готовился к вопросам о происшествии у мадам Конти, но не был готов к тому, что допрашивать его будет сам генерал.

– Да уж, прекрасное дело мне досталось в последний день перед отъездом, ничего не скажешь!

Батлер с раздражением хлопнул по лежавшей перед ним папке. Бент молчал. Разговор с самого начала не предвещал ничего хорошего.

Генерал Бенджамин Батлер был коренастым и тучным человеком, с глубокими залысинами и вечно прищуренным взглядом. Глаза его смотрели в разные стороны, и подчиненные часто шутили, что можно легко оказаться пониженным в звании, если ненароком посмотреть не в тот глаз. Сегодня генерал, похоже, был как раз в таком настроении.

– Полагаю, вам даже в голову не приходило, что владелица того заведения может подать жалобу не только гражданским властям, но и мне?

– Генерал, я… – Бент пытался совладать с голосом, но не мог. – Сэр, я признаю себя виновным в том, что устроил самосуд. Но эта женщина – проститутка, какими бы прекрасными манерами она ни обладала. Ее служащая оскорбила вас, а потом напала на меня. – Бент дотронулся до царапин на лице. – Когда я вместе с другими гостями стал протестовать против такого возмутительного поведения, последовали новые оскорбления. Она просто вынудила нас как-то ответить! Разумеется, я признаю, что слегка вышел за рамки…

– Не пытайтесь приукрасить события, – перебил его Батлер, кося сильнее обычного; он говорил с гнусавым акцентом, как все уроженцы Новой Англии. – Вы устроили там настоящий погром, и, согласно уставу, мне следует просить генерала Бэнкса отдать вас под трибунал.

Бент чуть не потерял сознание. Мучительно тянулись секунды. Потом Батлер наконец сказал:

– Лично я предпочел бы вас полностью оправдать. – Но не успел Бент обрадоваться, как он добавил: – Однако не могу этого сделать по двум причинам. Одна заключается в вас, другая – в ней.

– Сэр… – растерянно пробормотал Бент.

– Все просто, не так ли? Я не могу проявить снисходительность из-за вашего личного дела. – Он открыл папку и достал из нее несколько листков; верхние уже пожелтели. – Ваша репутация и без того уже сильно подпорчена, и вы только усугубили свое положение этим поступком. Что касается женщины, то вы правы – она действительно проститутка, и мне известно, что она не раз и не два поливала меня грязью. Но если бы я стал наказывать каждого, кто это делал, во всем Северном полушарии не хватило бы виселиц.

Лоб Бента покрылся испариной и заблестел. Батлер с кряхтением встал с кресла и, сложив руки на солидном брюшке, стал описывать небольшие круги, как голубь.

– К несчастью, мадам Конти обвиняет вас не только в оскорблениях и вандализме, что уже достаточно плохо. Она обвиняет вас в краже некой ценной картины. В том, что вы напали на нее именно для того, чтобы совершить эту кражу.

– И то и другое – гнусная ложь! – Бент судорожно сглотнул.

– Вы отвергаете эти обвинения?

– Клянусь честью, генерал! Даю священную клятву офицера армии Соединенных Штатов!

Батлер провел пальцем по усам, пожевал нижнюю губу, сделал еще круг.

– Ей это не понравится. Она намекала, что если получит обратно свою собственность, то может снять обвинения.

Что-то подсказало Бенту, что это критический момент. Что он должен атаковать или ему конец.

– Генерал, простите, если мой вопрос неуместен, но чем вызвана такая необходимость идти на уступки женщине, которая ведет предательские разговоры и имеет весьма сомнительную репутацию?