Она приподнялась на цыпочки и поцеловала Билли в губы. А потом ее язычок скользнул между его губами. Голова Билли пошла кругом. Он только слышал, что есть девушки, которые так целуются.

Обхватив Эштон за талию, он прижал ее к себе, чтобы она почувствовала жар его тела. Она почувствовала и тихо застонала. Должно быть, от наслаждения, решил Билли.

Насколько она была опытной? Чтобы понять это – ни для чего больше, – он оторвал ладонь от талии девушки и поднял ее повыше. Но в то мгновение, когда его рука коснулась ее груди, Эштон выскользнула из его объятий и побежала к воде, смеясь и приглаживая волосы.

Испугавшись, что она рассердится, Билли поспешил за ней. Но она и не думала сердиться.

– Билли, – выдохнула она, глядя на море, – мы не должны так поступать. С тобой я могу совсем позабыть о приличиях.

Билли был польщен и сконфужен. Он не поверил ей. Эштон отлично знала, что делает, так было всегда, и эта ее черта просто завораживала его. Впрочем, недоверие быстро отступило – все мысли юноши сейчас были полны воспоминаниями об их объятии.

Эштон думала о том же, хотя и досадовала на себя за это. До той минуты, когда они обнялись, она вертела Билли как хотела. А потом он прижался к ней, и она почему-то вдруг потеряла самообладание. На какое-то мгновение Эштон показалось, что она и в самом деле влюбляется в него. Но нет, этого нельзя допустить. Ни один мужчина никогда не должен иметь над ней власть. Главной всегда и во всем останется только она.

Однако, когда они пошли домой, Эштон как будто в один миг забыла обо всем, о чем твердила себе еще совсем недавно. Сплетя свои пальцы с пальцами Билли, она прижала его руку к себе, склонила голову к его плечу и, совсем как какая-нибудь влюбленная дурочка, начала бормотать всякий вздор:

– Я просто потребую, чтобы Орри привез нас сюда следующим летом. Я так хочу снова тебя увидеть, милый… Ничего на свете мне не хочется так же сильно.

Купер шел на пристань, чтобы встретить родных. По настоянию Юдифи он собирался пригласить их в свой дом на Традд-стрит, как только все отдохнут после дороги. Настроение у него было прекрасное. До той минуты, пока неожиданно не появился Джеймс Хантун.

С молодым адвокатом был какой-то высокий, благородного вида негр лет тридцати. Купер узнал его – это был один из немногих рабов, которыми до сих пор владела семья Хантун. Звали его Грейди. Он принадлежал ко второму поколению нигерийцев; его отца незаконно вывезли из Бенина примерно в 1810 году, через два года после того, как конгресс запретил ввоз чернокожих. Скорее всего, отца Грейди доставили через Гавану и какую-нибудь пустынную бухту на побережье Флориды. Даже сейчас до Купера иногда доходили слухи о тайной торговле рабами, которая шла именно таким маршрутом.

Нигерийцы никогда не пользовались спросом как рабы из-за их повышенной склонности к побегам. Поэтому Хантуны позаботились о том, чтобы в случае бегства Грейди легко можно было опознать. Еще много лет назад ему выбили четыре передних зуба. Это был обычный способ метить «живую собственность».

Грейди вежливо поздоровался с Купером – намного вежливее, чем Хантун.

– Я взял Грейди, чтобы он помог вашей сестре с багажом, – пояснил адвокат и махнул в сторону бедно одетых чернокожих, стоявших неподалеку. – От этих носильщиков-ниггеров никакого толку. Я видел, как они нарочно уронили саквояж, зная, что его владелец – белый, но он ничего не сможет сделать, чтобы наказать человека, получившего свободу.

Купер едва сдержался. И что только Эштон могла найти в этом болване? – подумал он.

Пароход почему-то задерживался на целых полчаса. Хантун начал с возмущением разглагольствовать о компромиссных законопроектах. Купер не хотел обсуждать эту тему, но адвокат так сильно раздражал его, что он сам не заметил, как вовлекся в разговор. Они поспорили о праве штата на выход из Союза – в те дни такие споры можно было услышать по всей стране.

Ни один из них так и не смог убедить другого. Единственным результатом полемики стала взаимная неприязнь. Хантун жалел о том, что не обладает достаточной физической силой и смелостью, чтобы как следует вздуть Купера, как тот того заслуживал. Но единственным оружием адвоката всегда были яркие речи, и он понимал это. Поэтому вполне удовлетворился тем, что оставил за собой последнее слово.

– Неудивительно, что у вас нет друзей в правящем классе штата.

Пароход наконец причалил. С палубы им уже махали Кларисса и Бретт.

– А у нас в Южной Каролине есть правящий класс? – спросил Купер, вскинув бровь. – Мне всегда казалось, что после революции мы от него избавились. Какую еще идею вам хотелось бы возродить? Идею о божественном праве рабовладельцев?

Его холодный сарказм разъярил адвоката. Но Купера ждало неожиданное возмездие, причем на глазах всей семьи.

Уже подходя к трапу, который устанавливали чернокожие стюарды, он заметил знакомую фигуру, приближавшуюся к толпе на причале. Это был Роберт Ретт – родственник Хантуна и владелец «Меркури». С ним был человек, которого накануне показали Куперу на улице, – политик Боб Тумбс из Джорджии, еще один страстный защитник прав Юга.

Тумбс и Ретт шли рука об руку, мило улыбаясь. Когда они увидели Купера, их улыбки растаяли. Купер поздоровался. Словно не замечая его, они прошли мимо и направились прямиком к Хантуну, пожали ему руку и преувеличенно громко приветствовали, чтобы Купер наверняка услышал.

Эштон смотрела, как Ретт и его спутник обошлись с ее братом. Она боялась возвращаться в Чарльстон из-за того, что Хантун снова не будет давать ей проходу. И разумеется, этот ничтожный слизняк уже был тут как тут и даже привел своего красавца-негра с выбитыми зубами.

Каким изнеженным выглядел Хантун по сравнению с Билли Хазардом! Каким слабым в этих своих очках, в которых отражалось солнце! И все же Эштон не могла не отметить, как тепло поздоровался с молодым адвокатом Ретт.

– Это Боб Тумбс из Джорджии, – сказал ее отец, показывая на человека, стоявшего рядом с Реттом.

В его голосе звучало почтение. Эштон решила, что должна узнать об этом человеке как можно больше. Уже позже, вспоминая ту встречу на причале, она вдруг подумала о том, насколько это, оказывается, важно – принадлежать к семье Мэйн из Южной Каролины. Это означало быть богатым, известным, влиятельным и дружить с сильными мира сего. Разница становилась тем очевиднее, когда она увидела, как жестоко унизили ее собственного брата. Теперь она знала, как поступают с теми, кто всего этого лишен.

Власть всегда играла главную роль в ее отношениях с сестрой. Эштон очень хорошо понимала, что желание верховодить над Бретт было ее глубокой и даже порой неосознанной потребностью. И вот теперь она неожиданно поняла, что хочет расширить эту свою потребность на весь остальной мир. Она хочет быть среди тех, кто отдает приказы, и хочет, чтобы с ней считались.

То, что пробудилось в ней в тот момент у поручней, было не просто осознанием этой новой цели, но и пониманием того, что ей следует вести себя более расчетливо, если она хочет своей цели достигнуть. Хантун имел полезные связи. И она просто обязана учесть это обстоятельство, какие бы чувства ни испытывала к нему лично. Так или иначе, Билли был ее летним приключением, а Хантун был ее будущим.

Вот почему, когда Мэйны сошли с парохода, она тут же подхватила отца под руку, точно зная, что он сразу направится к Ретту и всем остальным. Так и случилось. Подойдя к Хантуну, она приветствовала его дерзким поцелуем в щеку.

– Джеймс! Как же я соскучилась!

– Правда? Это просто чудесно.

«Очередная ложь…» – отметила она про себя.

Эштон с упоением демонстрировала всем, куда именно направлены ее интересы и ее преданность. Это пусть Бретт бежит к Куперу и обнимает его. Ей ведь все равно, бедняжке. Эштон же лишь небрежно помахала брату рукой издали.

Как-то вечером в самом начале октября в Бельведере Констанция сказала Джорджу: