– Мы получили прибыль почти семьсот процентов всего за два рейса между Нассау и Уилмингтоном.

– Два рейса? – Хантун вытаращил глаза. – Да о чем ты вообще говоришь?

– О судне, милый. Маленьком быстроходном судне, в которое мистер Ламар Пауэлл просил тебя вложить деньги, неужели не помнишь? Ты отказался, но я рискнула. Прошлой осенью судно переоснастили в Ливерпуле, оно ушло на Багамы с британской командой и британским капитаном и вот теперь принесло нам то, что многие сочли бы целым состоянием. Даже если завтра этот пароход пойдет ко дну, мы уже все равно во много раз окупили свои вложения.

– Пауэлл… этот никчемный авантюрист?

– Весьма проницательный предприниматель, дорогой мой.

Маленькие глазки Хантуна моргнули за стеклами очков в тонкой оправе.

– Ты с ним встречаешься?

– О нет. Вся прибыль перечисляется на счет в Нассау, а мы получаем эти выписки с контрабандной почтой. Все проходит так замечательно, потому что «Уотер Уитч» не возит никаких военных грузов. Только кофе, кружево, то есть излишества, которых сейчас так не хватает и которые стоят огромных денег, а на обратном пути загружается хлопком. Ну вот, я все объяснила, да? Прости, если говорю немного сумбурно, но мне очень хочется, чтобы ты ни о чем не волновался, заснул сегодня спокойно и увидел сны о своем новом…

– Ты пренебрегла мною, Эштон! – взорвался Хантун, тряся перед ее лицом документами, и она поняла, что буря еще не миновала. – Я отказал Пауэллу, а ты втайне, за моей спиной, залезла в семейный кошелек…

Эштон изобразила сладчайшую из улыбок и, когда это не помогло, сказала:

– Хочу напомнить тебе, милый, что это мои деньги.

– По закону они мои. Я твой муж.

Скрип-скрип – проезжали за окном повозки курьерской доставки с фонарями по бокам, подпрыгивая, как маленькие лодочки в бушующем море. Какой-то мужчина громко закричал, другой зарыдал; в небе вспыхнули еще две сигнальные ракеты и рассыпались снопами искр далеко за крышами.

– Джеймс, – сказала Эштон, – да что с тобой? Я только умножила наше богатство…

– Незаконно! – выкрикнул Хантун. – И непатриотично! Чем вы еще занимались с этим распутником?

Чутье подсказывало Эштон, что нужно переходить в наступление, и немедленно, иначе муж что-нибудь заподозрит.

– Что ты хотел сказать своим оскорбительным вопросом?

– Ничего… – Хантун нервно отвел волосы, упавшие на жирный лоб. – Ничего, – повторил он и отвернулся.

Эштон с силой схватила его за плечи и снова развернула к себе:

– Я требую более четкого ответа.

– Просто… – он избегал ее взгляда, – я хочу понять. Пауэлл сейчас в Ричмонде?

– Наверное. Точно не знаю. Я ведь тебе уже сказала: мы с ним не встречаемся. Начальный взнос я передала поверенному, который занимался организацией синдиката. Пауэлл там тоже был, но с тех пор я его не видела.

У Эштон даже заболело в груди оттого, как бешено колотилось сердце. Но она давно знала: успешный обман строится на крепких нервах, непроницаемом лице и решительном честном взгляде, устремленном на того, кого нужно обмануть. Она поняла, что Хантун сдает позиции, когда его плечи привычно обвисли. Жалкая попытка проявить мужественность оказалась короткой и неудачной.

– Ладно, я тебе верю… – пробормотал он, вдруг заметив, что взгляд ее темных глаз устремлен на что-то за его спиной.

Обернувшись, он увидел на террасе Гомера, привлеченного их криками.

– Убирайся! – махнула ему Эштон. – Займись обходом!

Гомер исчез.

– Я верю тебе, – повторил Хантун. – Но ты понимаешь, что опозорила себя этим поступком? Ты теперь обыкновенная спекулянтка, которых все презирают. Некоторые даже уверены, что их следует сажать в тюрьму, пытать и вешать.

– Любовь моя, уже слишком поздно об этом волноваться. Если кто-то потребует виселицы, из этой семьи на нее пойдут двое. Так что предлагаю тебе последовать моему примеру и просто помалкивать об «Уотер Уитч». И вообще, ты должен еще сказать мне спасибо за то, что я так предусмотрительно не поставила тебя в известность.

Это вырвалось само собой и прозвучало довольно резко, но Эштон просто устала нянчиться с ним, как с малым ребенком. Этот ребенок заслуживал хорошей порки, а не ласки. К счастью, Хантун уже не злился, а только привычно скулил.

– Но, Эштон… я просто не знаю, могу ли я принять деньги от…

– Можешь. И примешь. – Она показала на конверт. – Уже принял.

Внезапно Хантун крепко зажмурился и стиснул пальцами створку высокого окна, когда проехал последний фургон и скрылся за поворотом. Откуда-то доносился далекий грохот и гул. Крыши домов снова вспыхнули красным светом. На соседние улицы выходили люди, испуганно переговариваясь. Неужели враг действительно вот-вот войдет в город?

– Боже, как ты безжалостна… – словно в забытьи прошептал Хантун; в уголках его глаз показались слезы. – Безжалостна. Ты не оставила мне ничего. Ты даже заставляешь меня чувствовать себя недостойным звания мужчины.

Каким же близоруким и жалким он был! И бесил ее так, что она не могла больше сдерживаться:

– Хочешь сказать, что считаешь себя евнухом, милый? – Дрожа от ненависти к ней, он увидел, как она чуть качнула головой, словно отвечая на свой собственный вопрос, а потом продолжила как ни в чем не бывало: – Мы знаем об этом уже много лет, не так ли?

За окном грянул пушечный залп, полыхнула красная вспышка.

– Сука…

Она только расхохоталась.

Лицо Хантуна из красного сделалось багровым. Он часто-часто заморгал, бросился к жене и, схватив ее руку, начал судорожно гладить, не переставая причитать:

– Прости! Прости, милая! Ты ведь простишь меня? Я уверен, твое решение – самое разумное. Делай все, что считаешь нужным. Боже, я так тебя люблю! Пожалуйста, скажи, что ты меня прощаешь!

Помучив его еще несколько мгновений, Эштон наконец милостиво даровала прощение. И даже позволила ему ласки и жалкую попытку заняться любовью, когда они легли в постель. Когда же у него, как обычно, ничего не получилось, она вздохнула с облегчением, а он все не переставал повторять, как он счастлив, что она его простила.

«Какой же он все-таки олух!» – думала она, улыбаясь в темноте.

– Ни разу в жизни не проводил День независимости так необычно, – сказал Джордж Констанции.

Уильям высунулся из окна гостиной, втаскивая внутрь флаг, который они с Патрицией вывесили накануне вечером.

– Почему, пап?

– Потому, – ответил Джордж, складывая трехцветное полотнище и убирая его в коробку, – что речи были такими храбрыми и полными надежд. – Днем они побывали на продолжительном митинге. – А ведь кампанию на полуострове-то мы проиграли.

– Неужели все закончилось? – спросила Констанция.

– Почти. Министерский телеграф сообщил, что армия отошла к берегам Джеймса. Макклеллан был уже почти на пороге Ричмонда и не смог взять его.

– А все потому, что на подмогу генералу Ли пришла армия Каменной Стены! – заявил Уильям.

Джордж мрачно кивнул; его сын говорил как ярый поклонник Старины Джека. А вот в Уиндер-билдинге он таких не встречал. Сколько раз Джорджу приходилось слышать, как министерские трепачи издевались над поношенной одеждой Джексона или его излишней религиозностью. Даже собственные подчиненные зачастую называли его безумцем. Джорджа не раз просили рассказать какую-нибудь забавную историю о поведении Джексона во времена учебы в Академии, но, хотя таких историй было немало, он отказывался. Насмешки вызывали у него отвращение, потому что их источником был страх. Томас Джексон был таким же суровым и безжалостным, как Джошуа. Его «пешая кавалерия», как прозвали солдат Джексона за скорость передвижения, стремительно переместилась из долины Шенандоа и спасла Ричмонд от атаки с севера, не дав янки перебросить подкрепление на полуостров.

Целую неделю противостояние за столицу Конфедерации продолжалось с переменным успехом, жаркие схватки шли по всему полуострову. К сражению при Меканиксвилле Джексон по разным причинам опоздал и не смог поддержать генерала Э. П. Хилла, отчего его репутация несколько пострадала. Потом были Гейнс-Милл, Сэвидж-Стейшн, Малверн-Хилл. Несмотря на ошибки и незначительные успехи с обеих сторон, к концу «семидневной кампании» кольцо обороны Ричмонда, которое Боб Ли тщательно строил и укреплял целый месяц, все еще держалось. Старина Боб каждый раз переигрывал Малыша Мака и его командиров. Пусть в первые месяцы войны у него и были промахи и неудачи – он за них уже пострадал. Но эти семь дней все зачеркнули. И Джордж начинал всерьез бояться за судьбу Союза, если командующим у конфедератов останется Роберт Ли.