— Спина, кажется, я ее занозила.

— Чай, девица, не в княжеском экипаже едешь, — вмешался дедок, прижатый к их правому боку.

Милен, расставив руки над головой Ирины, попробовал оттеснить мужчин, давящих на него сзади, но тут же получил тычок от бородатого мужика и гневный взгляд, направленный на Ирину:

— А неча дефке в мужские дела лезть. Сидела бы дома, и спина была бы цела, — бросил он со злостью.

— Черт, я тоже занозу посадил, — Милен сунул палец в рот, и Ирина тут же охнула, вновь прижатая к шершавой стене, при каждом толчке колымаги, получая все новые синяки и занозы.

— Нич-чо, — неожиданно подал голос сосед слева, — несколько таких поездок, и отшлифуем стеночки-то.

— Да-да, вот приедем сейчас в участок, не забыть затребовать у казны бесплатный абонемент на поездки, — уже по-доброму хохотнул кто-то.

Шутка за шуткой и накал страстей в их фургоне сошел на нет. Ирину впервые в жизни не возмущало, что ее персона стала объектом шуток и кардинальным образом поменяла общее настроение.

Из фургона выбирались, перекидываясь остротами, скрывая за ними общую тревогу. Девушка невольно улыбнулась, вспомнив, как в юности вот такой же возбужденной гомонящей компанией они с друзьями вываливались из кинотеатра с последнего сеанса и взрывали тишину ночных улиц. А в окружающей ее сейчас реальности оживленная толпа арестованных, подгоняемая жандармами, ввалилась в участок и своим положительным настроем вошла в резонанс с многоголосым недовольным гулом, царившим здесь, сметая и разрушая тем самым энергетику пространства. Несколько долгих секунд в помещении висела тишина, недоумение застыло на лицах жандармов и задержанных, но тут с новой силой заголосила какая-то баба, и привычный порядок был восстановлен.

Их группа бестолково топталась у дверей, брошенная жандармами, убежавшими за дальнейшими распоряжениями.

— Бардак, — подумала Ирина, — Как незваные гости, ей-богу.

— Похоже, нам здесь не рады, — вторил ее мыслям кто-то.

— Так может, по домам?

— А как насчет абонемента на общественный транспорт?

— Не-е, я пас.

— И я. Меня жинка дома ждет, — раздавались смешки со всех сторон.

Внимание привлекла женщина у стойки дежурного. Ее голос, звучавший визгливо раздражающе, все набирал обороты:

— Шутка, девятьсот рубликов! — надрывалась она. — Отдал девятьсот рубликов чужой гадюке, этой рыжей кобыле, чтоб он лопнул! А как соловьем то разливал-си, мол, на классовую борьбу. Смутьян, ирод! И не подавилась эта гадюка, будь она трижды анафема проклята, дьяволица, чтоб ей светлого дня не дождаться!

Невозмутимый жандарм продолжал бесстрастно и методично допрашивать разбушевавшуюся тетку.

Среди этого броуновского движения только два тела находились в покое: офицер, безучастно наблюдающий за этим балаганом и мужчина средних лет. У него было цыганское лицо, и весь он походил на цыгана, одеждой, смуглой кожей, черной кучерявой шевелюрой и всклокоченной бородой. Сидел расслабленно на лавке, прикрыв глаза, и вроде бы даже спал, что удивительно при таком шуме. Хотя, кто ж его знает, в каких условиях ему приходилось спать в таборе. Будто почувствовав интерес Ирины, он внезапно открыл глаза и их взгляды встретились. Несколько секунд не отводя глаз, он пристально всматривался в ее лицо, после чего подмигнул ей, будто старой знакомой, поднялся на ноги и потянулся, разминая крепкие мускулы. Офицер, заметив этот маневр, заскользил заинтересованным взглядом по участку, до тех пор, пока не приметил в толпе новоприбывших молодую женщину. При виде нее брови офицера удивленно поползли вверх. Подозвав двух жандармов, он что-то прошептал, при этом бодро поигрывая бровями в сторону Ирины. После чего один из них, резво козырнув и щелкнув каблуками, ринулся к выходу, а второй, оттеснив Ирину от Милена, предложил следовать за ним. Ее сердце екнуло: компанию мужчин, которой страшилась еще четверть часа назад, она бы предпочла неизвестности, к которой ее подталкивал хмурый жандарм.

Мотнув головой в сторону коридора, жандарм ринулся вперед по коридору, словно больше не беспокоясь, следуют ли за ним.

— Не-е, ну действительно, бардак. Кто ж так задержанных-то водит? — размышляла Ирина, послушно следуя за своим «конвоиром».

Он распахнул перед девушкой массивную железную дверь и замер в приглашающем жесте. Шагнув за порог, она остановилась напротив зарешеченного окна, ожидая за спиной скрежет задвигаемого засова. Но услышала только легкий стук и быстрые удаляющиеся шаги. Ирина приоткрыла дверь, выглянула в пустой коридор и застыла в нерешительности. Из задумчивости ее выдернуло скептическое хмыканье, раздавшееся в глубине комнаты. Девушка сконфузилась, представив, как выглядит со стороны и, отвесив себе мысленный подзатыльник, обернулась.

В углу на скамье сидела пожилая цыганка. Глаза ее темные, блестящие, сразу притянули Иринин взгляд и не отпускали, словно читали изнутри. С трудом разорвав визуальный контакт, она смазано поздоровалась и села на противоположную скамью. Старуха, скрестив руки на трости, стоящей между ног, продолжала пристально рассматривать новую сокамерницу. От этого беззастенчивого взгляда хотелось спрятаться, но вместо этого она сосредоточилась на внешности своей соседки, ее аутентичном стиле, который безошибочно выделяет представителей этого народа не только в родном мире Ирины, но, как оказалось, и в других мирах. Не собираясь нарушать молчание первой и навязывать разговор, девушка попыталась погрузиться в привычные фантазии. Но представить эту пожилую женщину, не согбенную даже под тяжестью массивного червонного монисто, с пальцами, унизанными кольцами, пристающей к прохожим с предложением погадать или просящей милостыню, не получалось. Весь ее вид говорил о внутренней силе и достоинстве. Вспомнились слова Агнии, что цыганам за какие-то давние заслуги перед княжеством пожалованы привилегии, дарованные еще прежним князем: таборы имели право свободно кочевать, а также располагаться на территориях, принадлежащих населенным пунктам.

— Ты растрачиваешь себя впустую, — прозвучало как обвинение.

— Что простите? — голос вывел Ирину из задумчивости. Он оказался, каким и следовало ожидать: уверенным, слегка хриплым и низким для женщины. Цыганка, как птица наклонила голову вбок, будто хотела изучить девушку с разных ракурсов.

— Слишком много своей жизненной энергии ты отдала случайным мужчинам, — в ее словах слышалось неодобрение и толика разочарования. — Знаешь, почему традиции этого мира не позволяют молодым людям беспорядочные связи?

— Мораль и нравственность?

— Чушь, — пожилая женщина в раздражении стукнула тростью об пол, — Это важно, но в основе этой традиции, которые никогда не появляются на пустом месте, лежит закон вселенной, по которому женщина делится своей созидательной энергией со своим мужчиной через заботу и ласку. Она снабжает его энергией, вдохновляет на созидание. А ты раздала себя!

Ирина оторопела от такого напора. Бред какой-то. Куда она, собственно, попала, в полицию нравов? Думала, ее уличат в связи с пикетчиками, но никак не в беспорядочных половых связях.

— Твои внутренние резервы потрясающе глубоки, накоплены еще твоими бабушками и матерью, а ты растрачиваешь их на никчемных мужчин!

— Что за резервы? — спросила скорее импульсивно, чем из любопытства.

— Мы, женщины, способны черпать энергию из окружающего, накапливать и отдавать. Счастливая женщина, которую любят, берет от природы много и также щедро делится со своим любимым мужчиной, делая его сильным и способным на большие дела. Несчастной женщину делает мужчина, который использует ее, опустошает, не отдавая взамен ни капли любви. Такая женщина и детям своим, особенно дочерям ничего не даст.

«Как будто я не хочу делиться этой самой энергией, то есть любовью со своим мужчиной, — рассердилась Ирина. Но где его найти, и главное, как понять, что это именно мой человек?» — ей не хотелось озвучивать очевидное, оправдываясь перед незнакомым человеком, по непонятным для девушки причинам, решившим ее пристыдить, поучить жизни. «Какая-то неправильная цыганка», — у Ирины не проходило ощущения абсурдности происходящего: