Однако все эти наградные переживания имели и другое продолжение, вызывающее то ли смех, то ли слезы. В обычных условиях члены политбюро и секретари ЦК Золотые Звезды Героев не носили. Атут, видимо, по какому-то срежиссированному указанию на торжественное заседание в честь 40-летия Победы было решено всем Героям прийти при Звездах. Таким образом, весь первый ряд президиума должен был сиять орденами, а то и Звездами.

Русаков, собираясь на торжество, с трудом пришпиливал на пиджак в добавление к ордену Отечественной войны еще и Звезду Героя Социалистического Труда. Из-за астигматизма, близорукости и других дефектов зрения ему никак не удавалось выровнять по горизонтали обе награды. Наконец, обессиленный, он рухнул в кресло и попросил меня привести в порядок его свидетельства заслуг перед Родиной. Просьба была выполнена, и мы оба поехали на заседание в Кремль, он — в президиум, я — в партер.

Мне тоже по номенклатурному расписанию полагалось быть на том заседании. Торжественная минута настает. Все встают и рукоплещут. Вводят в зал члены президиума во главе с Генеральным секретарем ЦК КПСС. И вдруг — батюшки мои! Смотрю: ни на ком из руководителей партии и страны нет ни орденов, ни Звезд Героев. Только на Громыко, поскольку он был олицетворением советской власти, — две Звезды. И ни одного ордена Отечественной войны. Что же это такое произошло за полчаса?

После заседания Русаков, нервничая, поскольку сам не до конца во всем разобрался, объяснил положение. Когда все руководящие деятели собрались перед выходом на сцену в так называемой комнате отдыха президиума, последним туда пришел Горбачев — и на нем никаких правительственных наград. «Неловкостькакая-то наступила, — признался Русаков. — Я смотрю, все разбежались по углам и Звезды с орденами отвинчивают. Я тоже за шторку спрятался, еле-еле успел все от себя отстегнуть. Что такое? Ничего не пойму».

Вот таким неровным выглядел Горбачев в 1985 году. С одной стороны, апрельская авангардная речь. С другой — майский железобетонный доклад. В одном случае — призыв к ускорению. В другом — незаслуженный орден себе, любимому. Но и он тут же спрятан с глаз долой.

В сложившихся условиях сближение людей с разнонаправленным нарушением соотношения между формой и содержанием, таких как Горбачев и Яковлев, могло вести к выравниванию баланса и созданию эффективно действующего политического дуэта. Что, собственно говоря, и произошло.

При работе над текстом, своим ли или горбачевским, Яковлев, насколько я мог понять, не гонялся за безукоризненной подгонкой каждого слова. И уж тем более не стремился к тому, чтобы пропускать через свое перо весь подготовленный кем-то другим проект. Вместе с тем он очень цепко находил узловые моменты, доработав которые или несколько повернув текст, придавал новое осмысление всему материалу.

У меня сохранился текст одного из выступлений Яковлева от имени комиссии Съезда народных депутатов СССР по политической и правовой оценке советско-германского договора от 23 августа 1939 года. В той комиссии Яковлев был председателем, а на мне лежали обязанности секретаря. Выступление относилось к декабрю 1989 года.

Практически Яковлев убрал первый абзац и преобразил второй. Но вместо ранее подготовленной констатации важности сказать правду о прошлом теперь текст предстал призывом быть честными перед лицом истории. Казалось бы, как просто! Но в этом-то и заключается авторский взгляд на политическое событие. А все остальное — выводы специалистов, которые не поддаются улучшению, ибо в них просто отражена свершившаяся реальность.

Текст Яковлева обычно мало имел общего с абстрактными конструкциями текста, выходившими из-под пера Медведева. В нем достаточно ярко представлены факты, но без перегрузки сведениями информационного порядка.

Что касается фактологического ряда в текстах Медведева, то он часто имел характер некоего приложения. Шли одна за другой теоретические конструкции, а потом автор как бы делал некоторую скидку на безусловно низкий, с его точки зрения, уровень читателя и на потребу ему приводил какую-то сумму примеров. Это видно бывало при подготовке докладов самого Медведева. Где-то к концу работы он спохватывался, понимая, что абстрактные конструкции требуют иллюстративного пояснения, и говорил: «А теперь дадим одну страницу того, что было, и для привлечения интереса аудитории — страницу или полторы того, что будет. Прямо возьмем это из прошлого календаря событий и плана на будущее».

Стоит оговориться, что в данном случае речь идет не о выступлениях на текущих рабочих совещаниях, а о том, что можно было бы назвать именно докладом, речью.

Если же проанализировать отношение обоих в ту пору секретарей ЦК — Медведева и Яковлева — к передаче рабочей информации вниз, в недра коллективов, которыми они руководили, в данном случае отделов, то здесь нельзя не признать в высшей степени плодотворную манеру Медведева максимально делиться сведениями, по крайней мере, с ближайшими подчиненными и сослуживцами.

Существует точка зрения, что тот, кто владеет информацией, тот и хозяин положения. Наиболее близорукие руководители в этой связи вообще ничего не рассказывают подчиненным из того, что они узнали от своих начальников. Другие выдают крохотными дозами сведения, опасаясь, как бы подчиненные не выровнялись с ними в знаниях. Глупость обоих подходов не требует пояснений.

Есть и еще одна манера, когда руководитель просто не считает то, что он узнал от стоящих над ним, достойным запоминания, а тем более систематизированного изложения. Вот такой подход, пожалуй, проявлял Яковлев.

Ну, а Медведев — в полную противоположность — максимально полно передавал вниз информацию, которую сам получал от заседаний наверху, то есть от Политбюро или Секретариата ЦК КПСС. Это позволяло каждому отчетливо представлять место своих задач в общей системе действий, которыми живет в данный момент весь аппарат Центрального Комитета.

Что же касается интеллектуальных ценностей, идущих снизу, то здесь подходы Яковлева и Медведева менялись. Медведева интересовали только те сведения, которые нужны были для встраивания в сложившуюся у него схему или для создаваемого им логического ряда.

Яковлева же больше интересовали не сведения, даже если они формируют какую-то геометрическую фигуру — линию, дугу, треугольник. Его привлекали прежде всего идеи, возможности поворота политической ситуации с учетом ретроспективы или исторической логики.

От этого у обоих было в равной степени потребитель-ское отношение к подчиненным с точки зрения интеллектуальной эксплуатации, но этот потребительский подход имел принципиальные отличия в чисто человеческом плане.

Два конкретных примера. Первый связан со мной. За время работы Медведева секретарем ЦК по социалистическим странам у нас сложились, после первых дней недоверия, хорошие отношения. Принимал их Медведев или нет, но практически ко всем заседаниям политбюро и секретариата я, где в одиночку, а где и в содружестве с коллегами, готовил соображения буквально по всем пунктам повестки дня, кроме экономических (не хозяйственных, а чисто экономических) вопросов, по которым Медведев не терпел чужих точек зрения.

Как и прежде с Русаковым, участвовал я с Медведевым в работе заседаний стран Варшавского договора, совещаний секретарей ЦК, подготовке материалов, направлявшихся из нашего отдела в политбюро и секретариат ЦК. Словом, работа строилась по максимальной загруженности и на таком же доверии.

Более того, когда в отделе появилось вакантное место заместителя заведующего, Медведев написал записку в секретариат ЦК с предложением моей кандидатуры на это место. Как всегда, аппарат не держит внутренних тайн, о записке стало известно кое-кому из старших коллег, и, например, первый заместитель Медведева Рахма-нин, а также заместитель заведующего Шахназаров не замедлили позвонить мне и сказать, что каждый из них со своей стороны давно поддерживал такое назначение. В чем я и не сомневался.

Не вина Медведева, что когда он пришел к Горбачеву с этим предложением, тот ему назвал встречную другую кандидатуру. Другим кандидатом оказался мой хороший товарищ, прекрасный специалист, человек, фамилию которого надо бы писать только большими буквами. Это назначение не испортило наши с ним отношения.