Это было некое отрицание отрицания, которое в конечном итоге рождало позитив.

Думаю, что таким же могло быть восприятие плюсов и минусов в его характере и работе не только у меня, но и у многих наших общих коллег. В этом, наверное, проявляется сила незаурядной личности, достоинства которой в конечном итоге оказываются главными для окружающих даже при огромном количестве сопутствующих им недостатков.

По прошествии года после кончины Брежнева мы с Александровым-Агентовым оказались в неотдаленном соседстве в дачном поселке Усово, где размещалась часть цековской номенклатуры. Оказывались еще вместе в одной шумной компании при встречах Нового года, несколько раз подряд на две-три недели бок о бок в крохотном санатории Тесели, что существовал в Крыму на бывшей даче Горького, рядом со строившейся помпезной резиденцией Горбачева.

После смерти Андропова и Черненко мой однофамилец ушел на пенсию, работал до конца перестройки советником министра иностранных дел СССР. В общении он становился все более уравновешенным, словно терял колючки, которыми прежде встречал каждого собеседника.

Его отношения с женой, жгучей брюнеткой, которая, кажется, слегка комплексовала из-за его пристрастия к работе со стенографистками, обращали на себя внимание окружающих некоторой учтивой отстраненностью. Он называл ее в основном по имени-отчеству — Маргарита Ивановна, иногда обращался по имени Рита, но всегда на «вы». Она отвечала ему тем же.

В Тесели можно было видеть, как они располагались на кедровой горке, но если один погружался в чтение, то другой прогуливался. И если один читал роман на английском, то другой — на французском. И никогда — одновременно на русском, будто избегали встречи на могущем возникнуть общем пространстве русской речи.

В один из сезонов отпусков мы поехали вместе с Андреем Михайловичем в экскурсию в Херсонес под Севастополем. Сидели рядом в микроавтобусе, и он стал вспоминать свои прошлые приезды в Крым. Оказалось, что он гостил там по разного рода обстоятельствам около 50 раз от нескольких дней до двух месяцев, чаще всего сопровождая своего Брежнева.

«Представьте себе, — сетовал А.М. Александров, — я не был ни разу ни в Херсонесе, ни в других достопримечательных местах, оставаясь всегда словно привязанным к Леониду Ильичу. Ведь из Москвы каждый день приходили в полном объеме шифровки и вся другая информация, материалы к политбюро. Все это надо было успеть довести до сведения Брежнева, согласовать с ним поручения, получить его подпись под срочными решениями. Из Москвы звонят, торопят, а он говорит: «Не мелочись, пойдем поплаваем!» И бывало так, что я плыву рядом с ним и все, что прочел, ему передаю. А он никак не реагирует. Полфразы выслушает и уйдет под воду с головой. Потом вдруг скажет: «Что же это ты мне не досказал про письмо Ярузельского?» Хорошо еще, что телефонные аппараты на берегу были. Придет ему в голову какая-то мысль в ходе моего рассказа, сразу поворачивает назад. К телефону — и звонит. Но это не часто бывало. В основном же что-то скажет или рукой махнет. Вот и вся реакция. Интерпретируй его как хочешь».

Развалины Херсонеса настроили нас на воспоминания о других свидетельствах истории, с которыми каждому довелось соприкоснуться. В рассказах А.М. Александрова доминировали не, казалось бы, яркие встречи Брежнева с руководителями множества стран и посещение десятков столиц, а эпизоды почти сорокалетней давности времен его работы начинающим дипломатом в Швеции.

Пребывание в окружении Брежнева и путешествия с ним вместе сливались в памяти моего однофамильца в одно сплошное функционирование.

Откликнувшись на проведенные мною параллели истории Херсонеса с картинами Самарканда, Герата, Боголюбова или Тракая, Андрей Михайлович неожиданно сказал со вздохом: «Завидую, что вам удалось много повидать в нашей стране». «Но ведь вы тоже немало поездили по России и Союзу», — возразил я. «Быть-то я там был, — еще более сокрушенно продолжал он сетовать, — но ничего кроме сообщений для печати и текстов выступлений Леонида Ильича, в которые надо было вносить правку, перед глазами не проходило».

При последней нашей встрече в Тесели Андрей Михайлович с удовольствием говорил, как ему удалось наконец-то через множество лет вновь побывать в Швеции и на этот раз вести переговоры в личном качестве советского представителя. На шведском языке. Никому ни в чем не помогая и не пользуясь ничьими услугами, даже переводчика.

Наверное, он был бы в Скандинавии прекрасным послом, способным высоко держать престиж страны как политик и как редкостно образованный и светски воспитанный человек, может быть, уникальный экземпляр из породы homo soveticus.

Но кто бы тогда создавал нетленные произведения Генерального секретаря ЦК КПСС? Кто бы формировал монументальную фигуру партийного лидера, очищая архивные экземпляры его выступлений от невнятицы междометий? Кто бы, наконец, точнее других интерпретировал мысль руководителя КПСС, которая могла родиться у него при погружении с головой в воды Черного моря?

Судьба распорядилась ответить на эти вопросы однозначно: помогать Леониду Ильичу Брежневу в его бессмертной деятельности должен был Андрей Михайлович Александров-Агентов.

Та же судьба отпустила моему однофамильцу всего несколько лет полностью пенсионной жизни, в основном уже в положении вдовца, чтобы в книге воспоминаний материализовать память о хорошо известном ему советском политическом Олимпе.

Я думаю, что это должна быть очень интересная книга. Хотя умышленно не стал ее читать, опасаясь, что в таком случае ни за что не записал бы эти не навеянные книгой впечатления о ее авторе.

Не исключено, что два политических деятеля, которые окажутся вместе в этой главе под рубрикой «Спичрайтеры», могут обидеться за принижение их роли в современной истории. Поэтому заранее оговариваюсь, что признаю их положение в 80—90-х t-одах в качестве активных участников политических процессов. Вместе с тем в моем повествовании они представлены и в другой своей ипостаси — авторов наиболее крупных выступлений и разработчиков принципиальных позиций стоявшего над ними политического деятеля — Генерального секретаря ЦК КПСС, Президента СССР М.С. Горбачева.

Речь идет о бывших заведующих отделами ЦК КПСС, о бывших секретарях ЦК КПСС, о бывших членах Политбюро ЦК КПСС, о бывших советниках Президента СССР, о двух докторах наук и академиках — Медведеве Вадиме Андреевиче и Яковлеве Александре Николаевиче.

Родом оба из одной и той же исконной русской нечерноземной местности — с Ярославщины, причем не из городов, а из деревень. Для тех, кто знаком с демографическими особенностями России, ясно, что малая родина налагает глубокий отпечаток на формирование людских характеров. А эта зона несла самое тяжелое ярмо крепостничества, что сдавливало сознание не только предков, но и наших современников, делая их не столько хозяевами положения, сколько лицами в услужении. Горбачев ввел Медведева и Яковлева в состав партийного руководства на первом же проведенном им съезде КПСС, весной 1986 года. Смысл был очевиден — разбавить традиционный состав партийных руководителей, прошедших обкомовский путь, людьми, взятыми из менее традиционного научного аппарата партии.

В целом таких менее традиционных функционеров было избрано тогда в состав секретариата ЦК три человека — кроме Медведева и Яковлева еще Добрынин. Из них только Медведев имел опыт работы на выборной партийной должности — был секретарем Ленинградского горкома КПСС по идеологии. К тому же и последующая работа его на протяжении 15 лет на посту ректора главного партийного учебного заведения — Академии общественных наук — делала его фигуру более привычной для руководящей партийной должности.

Добрынин, проведший 24 года на должности посла в США, казался «белой вороной», явно предназначенной для того, чтобы изменить до полной противоположности международную деятельность КПСС, превратить соответствующий отдел ЦК в мини-МИД, подручный Генеральному секретарю ЦК КПСС.