О России говорили, с одной стороны, как о жене Цезаря, называя ее первой среди равных. С другой стороны, в союзных республиках ядовито переиначивали эту формулу: все республики равны, а Россия — самая равная из них.

Асимметрия внутри СССР зеркально отражалась и в несоответствии друг другу субъектов Российской Федерации. Республики, а их было 16 (сейчас — 19), имели свои парламенты и правительства, а края и области — только обл(край)советы и их исполкомы.

Поскольку вся тяжелая индустрия была подведомственна союзным министерствам, а на нее зачастую падала основная доля производства, то для решения этих вопросов руководители субъектов обращались не к Федерации, а прямо к Союзу, то есть шли не в Совмин РСФСР, а в правительство СССР или в ЦК КПСС.

Примером на этот счет служит хотя бы то, что Б. Н. Ельцин, будучи первым секретарем Свердловского обкома КПСС, то есть руководителем области с тяжелой индустрией, за первые семь лет своего секретарства, с ноября 1976 года по июль 1983 года, когда я в силу перехода на работу в ЦК КПСС перестал быть в курсе многих российских дел, лишь по одному вопросу обращался лично к председателю Совмина РСФСР, решая остальные через правительство страны. Поэтому и вопрос о сносе дома купца Ипатьева, где была расстреляна семья последнего царя из династии Романовых, решался не с правительством России, хотя записка Свердловского облисполкома на этот счет туда заходила с запросом из правительства страны.

Кстати сказать, М.С. Горбачев, наоборот, был нередкий гость в Белом доме в мои годы работы там, поскольку его Ставропольский край был занят прежде всего сельскохозяйственным производством, а это было сферой преимущественной ответственности республики.

С распадом Советского Союза асимметричное строение страны и недостаточность суверенных прав Российской Федерации проявились самым неожиданным и отрицательным образом в системе управления. Правительственный аппарат России не был готов взять на себя свалившуюся на него ответственность за тяжелую индустрию, а влившиеся в него остатки аппарата разогнанного союзного правительства не владели отношениями с краями, областями и автономиями.

Времени создавать новую систему не было, потому что надо было успеть разрушить старую. Поэтому Е. Т. Гайдар, как достойный внук кавалерийского начальника, убедил президента в оправданности сабельного удара — уничтожить всю систему управления. Был пущен в оборот и термин, заимствованный сразу у коневодов и физиков, — «макровожжи».

Что из этого вышло — известно всем. Последующий за Гайдаром начальник признался: хотели как лучше, а получилось как всегда.

А начиналось все еще в годы советской власти с расхождения между словами «суверенитет» и «полномочия».

Наверное, чтобы Россия не претерпела участь Союза, внутри нее в отношениях с субъектами Федерации не должно быть недомолвок на этот счет. Так что старый опыт, чему посвящены следующие рассказы, еще может на что-то пригодиться. Хотя бы для размышлений, как говорится, от противного.

В законодательных актах Российской Федерации, как союзной республики в составе СССР, постоянно встречались наполненные некой двойственностью положения. Например: Совет министров РСФСР решает все хозяйственные вопросы на территории республики в пределах своих полномочий.

Неопытный в юридической казуистике человек — а такие всегда составляют большинство граждан, — столкнувшись с подобной формулировкой, делал упор на слове «все», полагая, что именно правительство России и вершит все дела на территории своей республики.

Поднаторевший же в хитростях правового бесправия чиновник сразу углядел бы другую сторону: «в пределах своих полномочий». А это уже явный ограничитель границы, прохождение которой мало кому известно и может легко варьироваться в интерпретации реальных властных структур, то есть союзных органов партии и государства, а точнее сказать — их руководителей.

«Пределы своих полномочий» знал каждый, кто работал в системе власти союзных республик. Тем более эти пределы были понятны председателю Совета министров РСФСР и работникам его аппарата. Однако всегда можно было схлопотать щелчок, после которого долго будешь чесать затылок и терзаться сомнениями в поисках истины, чтобы не оказаться битым еще и еще раз.

Однако от теоретических построений пора перейти к конкретному случаю, затрагивающему к тому же не скучную область чиновничьих полномочий, а главную деятельность главы правительства РСФСР.

Году в 74-м или 75-м после поездок председателя Совмина России Соломенцева в ряд областей и автономных районов Сибири, его выступлений там, которые освещались по телевидению, мне позвонил главный редактор журнала «Октябрь» Ананьев и попросил получить от главы российского правительства статью о Сибири, ее возможностях, проблемах, жизни людей.

Интерес к Сибири тогда определялся сообщениями о начале разработок «большой нефти» Самотлора, о перспективах газовых месторождений в Уренгое. А обращение ко мне связано, видимо, было с тем, что мне довелось сопровождать Соломенцева в поездках по сибирским регионам и каким-то образом это стало известно главному редактору уважаемого журнала, а может быть, потому, что с моим участием готовилась статья Соломенцева о Сибири для журнала «Проблемы Дальнего Востока».

В тот же день сообщил Соломенцеву о просьбе Ананьева. Премьер сразу же решил подстраховаться и сказал мне: «Ты выясни в рабочем порядке в ЦК, как там они относятся сейчас к журналу. И к публикациям».

Такой подход был в пределах правил, тем более что журнал «Октябрь» тогда был в фокусе борьбы между догматиками и сторонниками обновления в среде советской интеллигенции. Я позбонил бывшему в то время первым заместителем заведующего Отделом пропаганды ЦК КПСС Смирнову, своему давнему знакомому и большому знатоку невидимых течений общественной жизни. Георгий Лукич сказал, что подумает и отзвонит мне через какое-то время. Надо полагать, он тоже хотел с кем-то посоветоваться.

Вскоре он позвонил мне и сказал, что журнал «Октябрь» под руководством Анатолия Ананьева перестраивается на новый лад, отходит от прежней кондовости, его имело бы смысл поддержать и статья Соломенцева была бы вполне кстати.

Этот разговор я транслировал Соломенцеву и получил от него согласие на подготовку не статьи, а развернутого интервью. Были привлечены специалисты по сибирским делам, в том числе работавшие раньше в новосибирском Академгородке Можин, Козлов. Запросили ЦСУ, Госплан. Короче говоря, работа строилась с той степенью серьезности и понимания проблем, как это отвечало авторитету руководителя исполнительной власти крупнейшей республики Союза.

В результате получился интересный материал, насыщенный массой сведений и хорошо читаемый с учетом литературно-художественной направленности журнала «Октябрь». Дважды текст интервью читал Соломенцев, вносил поправки, требовал доработок.

Наконец текст был выстроен. Отправлен в ЦСУ РСФСР, где статистики заверили каждый из упоминаемых фактов.

Соломенцев еще раз полистал текст и вновь склонился к осторожности. «Свяжись вновь с ЦК, — сказал он мне, — пусть там посмотрят. Все-таки мы их ставили в известность предварительно, а тут готовый текст. Неудобно, если они его только в журнале прочтут».

Соломенцев и сам раньше работал в ЦК КПСС, знал централизующие порядки тамошней работы. Поэтому когда он говорил «там», «они», «их», то имелся в виду не один зам. зав. Отделом пропаганды, а вся стоящая над ним пирамида партийной власти.

Вновь я связался со Смирновым. Тот сказал: «Присылай, а если еще и Ананьев настаивает, то можно и ему в редакцию текст отправить, но только чтобы пока не отправляли в печать».

Так я и сделал. Один экземпляр — в ЦК КПСС Смирнову, другой — в журнал «Октябрь», тем более что Ананьев постоянно звонил и говорил, что он должен точно рассчитать материал с учетом большого объема интервью Соломенцева.