Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Как много лет спустя признался мне Борислав Милошевич, отвечавший в СКЮ за связи с КПСС, именно он при всем своем нескрываемом расположении к советским людям подготовил зубодробительную оценку нашего проекта и убедил в правильности негативного подхода югославских участников переговоров.

Начался мучительный процесс взаимного убеждения в добрых намерениях. Он проходил на четырех уровнях. На нижнем я согласовывал что-то с Милошевичем. Далее Блатов договаривался со своим партнером. Затем Катушев увещевал своего. И наконец Брежнев и Тито, окуривая друг друга табаком разных марок, снимали пункт за пунктом вопросы, вызывавшие разногласия.

Это был марафон, продолжавшийся непрерывно более суток. О нем поведано было выше, в рассказе «В папке чистые листы». Когда утром перед нашим отлетом руководители обеих партий вышли в торжественный зал, чтобы подписать итоговый документ, удалось напечатать только один абзац и проставить подписи на последнем листе, остальной текст еще перепечатывался. Зато документ, о котором было объявлено журналистам, был достаточно пространным, содержал обязательства всемерно развивать отношения между двумя партиями и странами и назывался «Заявление».

Хотя он и не превзошел тот, что был подписан Хрущевым шестнадцатью годами раньше, документ сыграл положительную роль в советско-югославском сотрудничестве. Милошевич мог быть удовлетворен: КПСС заявила, что не только не посягает, но наоборот, поддерживает самостоятельный курс Югославии. Ну и мы могли думать о достигнутых целях: югославский Союз коммунистов входил в число партнеров КПСС, ослабляя обруч наших железобетонных сподвижников. Игра стоила свеч.

Некоторые из публичных авторов сохраняют память о том, что не только они прилагали усилия к подготовке текстов. Например, когда М.С. Соломенцев презентовал мне с дарственной надписью пятисотстраничный том своих сочинений, сказал с некоторым ощущением неловкости: «Тут и твоя доля труда есть, спасибо».

Но сплошь да рядом память о причастности кого-либо к своим трудам начисто покидает публичного автора. Как рассказывал мне участник написания многочисленных выступлений секретаря ЦК КПСС Б.Н. Пономарева консультант международного отдела Б.М. Пышков, расстроил его состоявшийся между этими двумя Борисами разговор.

Секретарь ЦК, называвшийся подчиненными заглазно несколько по-свойски «Б.Н.», прочитал проект очередной статьи, подготовленный для него Пышковым, и говорит с нескрываемым расстройством: «Борис Михайлович, я на вас в обиде. Что же это получается, вы не читаете мои работы. Вот, вы подготовили проект, а я на эту тему гораздо лучше писал в другом журнале. Посмотрите-ка, как здесь хорошо сказано».

Передает Б.Н. подчиненному опубликованную статью для наглядного урока, как надо писать. Тот берет и видит, что это написанная им же предыдущая публикация. Так происходит полное отчуждение труда спичрайтера, превращающегося в подобие пишущей машинки, и присвоение труда заказчиком. Так складываются отношения по формуле «деньги — товар» в сфере интеллектуальной деятельности.

ПОМОЩНИК КАК ЧАСТЬ СОБСТВЕННОСТИ

Когда М.С. Соломенцев, Председатель Совмина Российской Федерации, предложил мне в августе 1971 года перейти из аппарата ЦК в его секретариат, то имелось в виду, что на меня лягут вопросы международных отношений и участие в подготовке его публичных выступлений.

Но в жизни оказалось, что внешнеполитические дела тогда занимали лишь ничтожную часть в деятельности главы российского правительства. В то же время внутренних вопросов была целая гора. По распределению обязанностей между союзным правительством и республиканским на последнее возлагались заботы, связанные с обеспечением жизненных интересов населения, а это — сельское хозяйство, легкая, пищевая промышленность, торговля, строительство, коммунальные и бытовые службы, культурное обслуживание, образование, здравоохранение.

Нерешенные вопросы этой сферы захлестывали председателя Совмина и его секретариат. Они с головой накрыли и меня, заставляя вникать вдела, не имевшие ничего общего с прежним родом деятельности. В этой связи случалась масса всяких неожиданностей.

Помню, что в первый же день мне пришлось редактировать письмо, которое Соломенцев должен был направить в союзное правительство, по поводу трудностей в производстве овощных и фруктовых консервов. Проект был подготовлен пищевиками, но в такой степени неграмотно и нелогично, что скорее напоминал требование «дай миллион» из «Золотого теленка», чем обращение одного правительства к другому. Только вместо «миллиона» выступали тысячи тонн металла, стеклопосуды, консервантов, резиновых уплотнителей и прочего.

Меня как абсолютного профана удивило использование условной единицы — туб, в которой шли все расчеты. Поэтому редактируя документ и переводя его с «консервного языка» на русский, я предложил расшифровать непонятный термин, написать вместо «туб» слова «тысячи условных банок», а еще лучше перевести в реальные миллионы, потому что если сказано «1000 туб», это значит миллион.

На меня посмотрели как на сумасшедшего или как на агента ЦРУ, получившего задание дезорганизовать консервное производство в России. «Кто же нас поймет? — возмутился главный консервный специалист. — «Туб» он и в Совмине СССР останется «туб», а если словами написать, то никто нас за серьезных людей считать не будет. И вообще, если расшифровать это слово, то вместо условной банки реальная может получиться, а в таком случае ее легко и большой и маленькой сделать и нам вместо максимума дадут минимум».

Самая большая уступка, на которую в отношении этого слова пошли мои партнеры по консервному письму, — сделать сноску в тексте с расшифровкой слова «туб».

Потом-то я понял, что обе стороны были правы. Письмо Соломенцева перекочевало из Совмина СССР в политбюро, а там далеко не все в консервных терминах разбирались. Значит, я был прав, настаивая на человеческом языке. Но выделять металл и консерванты поручили Госплану с его специалистами. Значит, правы были и мои напарники, настаивая на своем консервном диалекте.

Вскоре у меня сложилось так, что около девяноста процентов времени уходило на разработку внутренних вопросов и только оставшиеся десять — на международные. Эти международные дела включали просмотр всех шифротелеграмм, поступивших из МИДа, от обеих разведок и Минвнешторга на имя членов политбюро и кандидатов в члены политбюро, каковым был Соломенцев. Ежедневно их приходило не менее семидесяти-восьмидесяти, общим листажом до трехсот страниц. Задача состояла в том, чтобы с наиболее важными из них и со всеми касающимися России предсовмина был ознакомлен, поскольку о них мог заходить разговор на политбюро или секретариате ЦК, и мог дать, в случае необходимости, кому-нибудь поручение.

Другой круг документов — материалы политбюро и секретариата ЦК, рассылавшиеся согласно повесткам дня и в порядке информации. Этих бумаг приходилось на круг не менее десяти в день, и они должны были прорабатываться так, чтобы предсовмина, участвуя в обсуждении, мог опереться на аргументированную позицию. По каждому пункту повестки дня вносились предложения вне зависимости от того, намерен или нет Соломенцев выступать поданному вопросу. Чаще всего он выступал на заседаниях или отдавал замечания, как они и были подготовлены, в письменном виде, тому, кто вносил в ЦК свои проекты.

Все это достаточно трудоемко, тем более что к проработке документов важно было привлечь и специалистов из отделов Совмина или министерств России, чтобы соображения были более весомыми.

Однако ни тот, ни другой массив материалов не заставляли так ломать голову, как выступления председателя с речами, докладами, приветствиями, публикациями и прочим. Стандарт выступлений у Соломенцева сложился достаточно крупный. Все его речи, произносимые в российской аудитории, по набору и раскрытию тем могли продолжаться не менее часа и, пожалуй, не более полутора часов. Поэтому требовался текст в 25–30 страниц.

75
{"b":"934034","o":1}