Украинский лидер был яркой фигурой, харизматичен, по-человечески располагал к себе людей различных слоев — от крестьян до академиков. Вместе с тем Владимир Васильевич умел тонко ориентироваться не только в том, что требовало руководство партии, а точнее генеральный секретарь Брежнев, но и в том, что у того таилось на уме, хотя еще и не получило огласки. Щер-бицкий позволял себе говорить о Брежневе с интонацией восхищения и даже некоторой товарищеской влюбленности. Ну и, конечно, сердечный характер их отношений демонстрировался неизменными троекратными объятиями и поцелуями при каждой встрече Брежнева на земле Украины.

Выступление Щербицкого на торжественном заседании, посвященном 50-летию СССР, распадалось на две части. В первой достаточно кратко говорилось о достижениях Украины в составе союзного государства. Здесь он следовал официальной установке. Во второй части речи пространно и красиво говорилось об успехах самого Союза, достигнутых особенно в последнее время, когда во главе партии встал Брежнев. Во всех успехах были видны руководящая и направляющая деятельность ЦК КПСС… И вот тут-то Щербицкий выдал новую формулу, обозначившую поворот в послехрущевской трактовке жизни партии. Вместо того, чтобы сказать «деятельность ЦК КПСС во главе с ленинским Политбюро», как принято было говорить после снятия Хрущева, он четко произнес: «ЦК КПСС и лично Леонида Ильича Брежнева».

Огромный зал Кремлевского дворца съездов, собравший партийную номенклатуру со всей страны, живо воспринял новое слово превознесения заслуг генерального секретаря и взорвался бурей аплодисментов. Партер еще продолжал рукоплескать, а в президиуме приготовившиеся к старту с пятиминутными речами руководители остальных союзных республик стали лихорадочно перелистывать заготовленные тексты, вытаскивали авторучки, чтобы вписать в подходящее место, кто в конце выступления, а кто и в самом начале, слова высочайшей на тот момент похвалы: «деятельность ЦК КПСС и лично Леонида Ильича Брежнева».

В словах «и лично» не только выражалась персональ-ность великого вклада генерального секретаря в строительство нового общества, но и очевидная созвучность с именем Ильича, что как бы в подсознательном плане, по учению официально отвергаемого, но реально воспринимаемого Зигмунда Фрейда, ставило рядом двух Ильичей — Брежнева и Ленина.

Речь Соломенцева, произнесенная до речи Щербиц-кого, не имела столь изощренной формулы славословия. Когда я зашел в комнату отдыха членов президиума в первый перерыв, чтобы поставить подпись Соломенцева под текстом его речи для официальной стенограммы, он казался чрезвычайно потерянным. Ему не верилось, что Щербицкий сам решился на такую новизну в возвеличивании партийного лидера. Ведь еще совсем недавно критиковали Хрущева за самовозвеличивание, клеймили его субъективизм и волюнтаризм, заявляли о верности ленинским заветам коллективности руководства, отрицания культа личности.

И вдруг такая перемена. «Как же так, — рассуждал в четверть голоса глава правительства России, — ведь я же советовался там, на Старой площади, в отношении своей речи. Неужели они не могли подсказать? Теперь получается, вроде бы как Россия иначе понимает роль Леонида Ильича?» Попытки с моей стороны внести успокоение на счет недостатка комплиментов, слова о серьезности общей постановки вопросов и роли партии в целом не произвели на Соломенцева впечатления: «Вот, видишь, и вроде бы аплодисментов у меня меньше было». Пришлось подсчитывать на стенограмме с карандашом в руках. Выходило, что люди хлопали в ладоши Соломенцеву ненамного меньше, чем другим.

Мало-помалу Михаил Сергеевич успокоился. Поддержал его и сам Брежнев, сказавший тут же в перерыве что-то бодрое в отношении российских планов, изложенных в выступлении Соломенцева. Острота переживаний была снята. Но слова «и лично» прочно вошли в лексикон руководителя Российской Федерации, как и всех партийных деятелей высшего звена, определяя собой восхождение на вершину восхвалений генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева, а вместе с тем и критическую точку распада личности. Отсюда началась череда незаслуженных наград, отягощавших парадный костюм генсека и знаменующих вступление общественной жизни СССР в фазу экономической стагнации и политического маразма.

Сейчас уже трудно было бы сыскать, кто из состава советского руководства 1970-х годов первым ввел практику передавать от Брежнева привет партийным активам, трудовым коллективам и другим собраниям людей на всем пространстве СССР, как в отдаленных областях, так и в столице. Но должен признать со всей определенностью, что немалый вклад в это священнодейство был внесен со стороны и председателя Совета министров РСФСР, и его аппарата.

На первых порах эти приветы не носили формального характера, они отражали реальное желание Брежнева поддерживать контакты со своей главной опорой — руководителями партийных органов на местах.

Началось это в 1972 году. Председателю Совмина России Соломенцеву было поручено лететь для встречи с партактивом в далекую Якутскую Республику.

Для выступления в Якутске был подготовлен пространный доклад часа на полтора. Кроме Якутска программа предусматривала посещение центра добычи алмазов города Мирного, поселка Зеленый Мыс при впадении Колымы в Ледовитый океан, угольного разреза Чульман, куда потом будет тянуться северное ответвление БАМа.

Впервые руководитель столь высокого уровня посещал эти медвежьи углы. Пользуясь тогда еще частыми контактами с Брежневым, Соломенцев в непосредственной беседе с ним оговорил такой широкий план поездки по Якутии, спросил, не будет ли каких-либо поручений у генерального секретаря. Брежнев, наверное, искренне сказал, что завидует такой поездке, сам мечтал бы побывать в этой самой крупной по территории автономной республике. Зная конкретно якутских руководителей, с которыми предстояло встретиться Соломенцеву, Брежнев сказал: «Ты передай им всем от меня привет, да и вообще приветствуй якутян так, как если бы я сам туда приехал».

Об этом разговоре с Брежневым Соломенцев подробно рассказал сопровождающим его в поездке помощнику по сельскому хозяйству Аверину и мне.

Естественно, что такую ценную информацию мы тотчас же заложили не только в основной доклад, но и в тексты других выступлений. Да Соломенцев и без нашей помощи прямо оттрапа самолета стал активно развивать тему приветов от Брежнева, которые адресовались персонально первому секретарю обкома, членам бюро обкома КПСС, собранию партийно-хозяйственного актива и далее до бригадира оленеводческой бригады, с которой встретились в тундре у края земли.

Во время всех этих встреч мы заметили, что люди, особенно непривычные к выслушиванию длинных речей на общие темы, теряют способность воспринимать услышанное при прочтении им первой же страницы текста. Но все они очень сердечно реагируют, если им говорят что-то, даже прописные истины и избитые слова, но от имени высшего руководителя и обращенные как бы прямо к слушателям.

Поэтому уже в той поездке приветы от Брежнева стали разрастаться числом и обогащаться по содержанию. Из скупой одной фразы они преобразились в развернутые характеристики успехов, с дифференцированными пожеланиями дальнейших достижений — кому чего надо: разработчикам месторождения алмазов — открытия новых кладовых, исследователям вечной мерзлоты — новых смелых разработок, оленеводам — высоких приплодов и т. д.

Потом, вернувшись с Москву, мы узнали, что если какие репортажи о поездке Соломенцева по Якутии и передавались по центральному телевидению, то только со словами привета от Леонида Ильича. Зато все приветы были донесены до общесоюзной аудитории, а это значит, что была представлена вся география поездки — шесть тысяч километров перемещений по просторам Якутии, с показом населенных пунктов, которые до того не удостаивались никакого внимания московских средств массовой информации.

Достигался, таким образом, эффект популяризации мероприятий, проводимых по линии Совета министров РСФСР. Правда, знакомые в Москве ехидно спрашивали: «А что, Соломенцев, кроме слов привета от Брежнева, вообще ничего больше не говорил?»