Проходит время. И немалое. От Смирнова ответа нет. Звоню раз — что-то темнит, дескать, подожди немного, надо подумать. Звоню другой раз, месяц спустя. Получаю ответ: «Ты знаешь, статья серьезная, ее Михаил Андреевич Суслов решил почитать, а у него, видимо, времени не хватает, моих возможностей воздействовать на него мало, сам понимаешь».

Соломенцев ни о чем не спрашивает, видимо полагая что время не пришло «там» разобраться.

Ананьев же наоборот, звонит постоянно, говорит, что статья очень нужная, интересная, трудно перекладывать ее из номера в номер.

Что я могу ему ответить? Сказать, что держит Отдел пропаганды? Это же неверно. Не может отдел ЦК стоять над Председателем Совмина республики. Сказать что-нибудь о Суслове? Но я не знаю, куда пойдет дальше мое высказывание. Может быть, у Ананьева кто-нибудь еще в кабинете сидит и наш разговор слушает. Да и нет у меня точных данных, что статью держит именно Суслов. Поэтому в разговорах с редакцией как-то кручусь, не говорю ни да, ни нет.

Время идет дальше. Публикация вообще может устареть. Начинаю понемногу ее переделывать с учетом новых данных, новых материалов.

Вдруг звонок от Смирнова:

— Знаешь, Валентин, звонить мне тяжело, но ты пойми правильно и найди, как сказать Михаилу Сергеевичу, чтобы он верно все оценил. Интервью для «Октября» хорошо написано. Но только Михаил Андреевич так полагает, что вопросы добычи нефти, развития нефтяного комплекса, да и других сибирских преобразований — это не дело РСФСР, то есть не дело правительства республики.

— То есть как это не дело Правительства РСФСР? — вырвалось у меня. — А чья это территория, кто занимается теми людьми, откуда идет их снабжение? Ведь о проблемах нефтедобычи или сбыта нефти там нет речи, там о людях говорится, а они все — российские.

— Ты зря на меня наседаешь, — парирует Лукич. — Суслов больше сказал: «Что это они лезут не в свои дела? Есть у России Нечерноземье, вот пусть им и занимаются». Ну, я это только для твоего разумения говорю. А уж как ты найдешь возможным Соломенцеву передать — твое дело.

— Кроме Соломенцева еще другие люди есть. Надо в журнал что-то сообщить.

— Об этом ты не волнуйся, — успокоил меня специалист по пропаганде. — Там люди смекалистые, поймут — что к чему.

Вот и весь суверенитет первой из союзных республик. А ее правам еще завидовали где-нибудь в Киеве или Алма-Ате, говорили: все республики равны, а Россия самая равная.

Что побудило Суслова к столь резкому суждению? Ведь он же сам давал чуть раньше поручение Соломенцеву побывать в сибирском Академгородке, знал о поездках в Якутию, Бурятию, Омск, другие места. Что произошло? То ли кто-то нашептал что-то ядовитое при рассмотрении статьи, то ли вообще «главный идеолог» сам ли, с чужой ли подсказки решил чуток осадить Председателя Совмина России? Вопросов может быть много. Ответов нет.

Вердикту Суслова перечить нельзя. Соломенцев мог доказывать свою правоту Косыгину, мог стойко отстаивать свою позицию перед отраслевыми секретарями ЦК, заместителями премьер-министра СССР, но только в сфере хозяйственной деятельности. Там же, где начиналась идеология, кончались полномочия Совета министров РСФСР. Соломенцев мог касаться культуры, но только одной стороны — ее материального обеспечения. Остальное же все накрывалось объемным понятием идеологии, где высшим судьей был Суслов. Он же мог выступить судьей и в том, что могло бы считаться внутренней политикой.

Со своей стороны, Суслов ни о чем спорить и не стал бы, он сказал бы просто: этот человек не понимает политики партии. Такого рода суждение Суслова было бы приговором. Лучше его не допускать.

Отчетливо представляя себе границы возможного, Соломенцев не случайно дважды поручал мне связаться с Отделом пропаганды ЦК КПСС. Поэтому он не торопил с ответом на запрос о простом интервью для журнала «Октябрь». Поэтому же он не стал углубляться в мое не очень вразумительное объяснение, будто бы Отдел пропаганды что-то перестраховывается, на кого-то ссылается.

Разумеется, о мнении Суслова, о его окрике, значившем замкнуться наделах Нечерноземья, я не обмолвился ни полусловом. Во-первых, это была глупость. Во-вторых, в глупости содержалось непарируемое оскорбление, нанесенное не только персонально Соломенцеву, но и по большому счету — стране, гражданином который был и сам идеолог Суслов.

Через какое-то время текст интервью был использован в других публикациях, докладах, выступлениях. Труд не пропал даром. Ананьев был частым гостем Совмина РСФСР, его приглашали на соответствующие мероприятия, с ним встречался глава правительства. Лишь иногда замечал я появлявшийся в его глазах вопрос, на который ответа не было.

Отмечалось 50-летие образования СССР, то есть объединения РСФСР, Украины, Белоруссии и Закавказской Федерации в единое государство. Эта дата приходилась на самые последние дни 1972 года. Апофеоз торжеств — заседание в Кремле. Поскольку образование Советского Союза происходило в результате объединения союзных республик вокруг Российской Федерации, первым после доклада Брежнева выступал председатель Совета министров РСФСР Михаил Сергеевич Соломенцев, в то время главная в республике политическая фигура.

Понятно, что о порядке выступлений было известно заранее. И загодя, не меньше чем за три недели, в секретариате Соломенцева началась подготовка текста выступления. Предсовмина сразу задал тональность: речь должна быть деловой, он намерен сосредоточить внимание на нерешенных проблемах хозяйственного развития. На это, дескать, были ориентированы все выступающие на заседании Политбюро, когда обсуждалась программа торжеств.

Возможно, первоначально Брежнев и намеревался поговорить о нерешенных вопросах. На деле же его доклад оказался построенным на сплошной патетике и возвеличивании КПСС. Письменный текст доклада Брежнева, как положено было в те времена, члены партийного руководства, включая Соломенцева, получили дня за два до торжеств. Ясно было, что заготовленный для председателя Совмина России текст речи расходился по тональности с брежневским докладом. Но Соломенцев менять свою речь не стал. При всем своем знании расстановки сил в руководстве страны он не был царедворцем, твердо вел корабль российского правительства по ветру официальной политики, не вдаваясь в завихрения политиканства, формирующиеся сбоку или внутри основного потока. Верил он и в провозглашенную после снятия Хрущева формулу коллективности партийного руководства, осуждения волюнтаризма и хрущевских претензий на роль вождя.

«Наверное, Леонид Ильич так задумал, — сказал он, — если заранее настроился на деловой тон. Вместе с тем, не удивительно, что свой доклад Генеральный решил сделать более приподнятым. Мы же сосредоточимся на своих делах, скажем, что достигнуто и какие цели перед нами стоят».

Выступление Соломенцева на торжественном заседании прозвучало по-деловому, но было лишено победного пафоса и не включало никаких элементов, выделявших роль той или иной личности в руководстве КПСС. Заметно было, что никто из сидевших в президиуме заседания руководителей других республик, чья очередь выйти еще не наступила, не вынес из выступления Соломенцева ничего такого, что требовало бы изменения их загодя заготовленных речей.

Следующим выступал представитель Украины как второй по значению республики, участвовавшей в создании единого государства СССР. Это был Владимир Васильевич Щербицкий. Человек очень близкий Брежневу, пользовавшийся его большой симпатией. Щербицкий когда-то работал вместе с Брежневым в Днепропетровском обкоме КПСС. Единственный из всей партийной номенклатуры, он выступил на Пленуме ЦК КПСС против идеи Хрущева разделить обкомы на сельские и промышленные. За такое публичное препирательство был снят с должности председателя правительства Украины и назначен на должность секретаря сельского обкома. Только благодаря протекции Леонида Ильича удержался и на этой должности. Придя к власти, Брежнев поднял Щер-бицкого на пост первого секретаря ЦК Компартии Украины.