Хорошо подготовленные люди пера работали с первыми заместителями председателя правительства, с министром обороны, председателем КГБ, не говоря уж о министре иностранных дел.

Свои авторы речей работали при председателе Совета министров Российской Федерации, первых секретарях МК КПСС, Ленинградского обкома, при руководителях компартий союзных республик и так далее.

К сожалению, это не преувеличение. Правда, те, кто сочинял тексты публичных выступлений своих работодателей, попутно еще выполняли массу других обязанностей, соответствующих любому аппарату власти.

Для характеристики такой структуры Арбатов прибегал к известному определению: каждый Пуришкевич хочет иметь при себе ученого еврея. Понятно, что в советских условиях для включения в «ученые евреи» требовалась принадлежность не к числу «обрезанных», а к категории грамотных и лояльных власти людей, добровольно согласившихся выступать под псевдонимами своих работодателей.

При самой высокой квалификации аппарата помощников и консультантов для подготовки выступлений нельзя было обойтись без привлечения квалифицированных специалистов, прежде всего из научных учреждений. Приведу пример на этот счет.

Как — то в 1966 году, когда я работал в группе консультантов отдела соцстран ЦК, мне поручили принять участие в подготовке выступления Косыгина перед выпускниками Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы.

В секретариате Косыгина, у его помощника Фирсова я встретился со своим коллегой по Институту востоковедения, к тому времени ведущим научным сотрудником Института мировой экономики и международных отношений Г.И. Мирским, который был привлечен к написанию той речи как специалист по развивающимся странам.

С Георгием Ильичом еще с той поры, когда он был Юрой Мирским, меня соединяли симпатия и уважение к нему как талантливому старшему товарищу, чему не могли помешать наши сходные чувства к одной красавице, которая не стала его и не была моей доеной. Но этой темы мы никогда не касались, и сейчас разговор о другом.

Научная работа, как я понимаю, воспитывает в людях в большей степени ощущение хозяина результатов своего труда. Работа же в партийном или государственном аппарате формирует чувство отчуждения от тебя того, что ты сделал. Подписанная автором статья или выпущенная им книга остается его произведением до гробовой доски. Написанный же аппаратчиком материал становится чужим сразу же, как он попадает в чьи-то руки. Труд одного персонифицирован, труд другого обезличен. Поэтому и на результаты труда каждый из них смотрит с разной степенью критичности.

Не помню, как мы поделили проект выступления Косыгина, но к концу дня он был готов. «Если бы я был премьер, — сказал Мирский, — я бы выступил именно с такой речью».

Принимая от нас проект, Юрий Васильевич Фирсов, с которым мы также учились в стенах одного института, не замедлил сказать: «Наверное, поэтому ты и не премьер».

Наш проект кто-то в дальнейшем подверг весьма основательной переработке. Сравнивая потом опубликованный в «Известиях» текст с оставшейся у меня копией, я вынужден был отметить, что исчезли все положения, которые могли отличать это выступление Косыгина от всех его предыдущих. Хотя все, что касалось специфики отношений СССР с развивающимся миром, осталось. Косыгин не мог стать таким премьер-министром, каким хотел бы видеть себя Мирский. Но мысли Мирского были поставлены на службу Косыгину.

Посылка «если бы я был премьером, то говорил бы так» оказалась в корне ложной. Определяющим должен быть иной подход: «если премьер — Косыгин, он может говорить так». Не себя поставить на место Косыгина, а самому влезть в его шкуру, если позволить себе такой вульгаризм речи, увидеть мир его глазами, так, пожалуй, будет правильнее при работе в таком непростом литературном жанре, как чужая политическая речь.

Способность к перевоплощению в состоянии проявить только профессионал в любом виде творчества, одним из которых является и написание текстов чужих выступлений.

Некоторые достигают огромных высот исполнительского разнообразия, действуя в рамках такого жанра. Это как хороший актер способен сыграть роли принца и нищего, убийцы и судьи. Все это будут различные роли, но не сам актер. И роли будут в рамках одной системы — реалистической, романтической, буффонадной или какой-то другой.

Классический образец на этот счет представляет, может быть, уникальный опыт моего коллеги по группе консультантов отдела соцстран Ф.Ф. Петренко. Доктор философии и профессор, он сложился как публицист и обществовед, соединивший в себе марксистского доктринера и новатора. Вернее, так: он искал (и главное — находил) новые пути развития в рамках строгой доктрины марксизма-ленинизма. Его книга «Секреты руководства» была когда-то политическим бестселлером и претерпела пять или шесть переизданий.

Примерно с 1967 года и до 1987 года, то есть на протяжении двадцати лет, Петренко привлекался к подготовке почти всех докладов, с которыми руководящие деятели КПСС выступали на праздновании 7 Ноября и вдень рождения Ленина. Дважды в году Федор Федорович направлялся на одну из госдач — в Горки-Х, в Серебряный Бор, Волынское или Воскресенское — и в течение полутора-двух месяцев с группой специалистов иного профиля создавал очередной шедевр марксистской мысли.

Он выступал, таким образом, соавтором примерно сорока докладчиков. Это были сильно отличавшиеся друг от друга деятели. Например: Кириленко и Гришин, Кулаков и Рашидов, Мазуров и Машерод, Романов, Долгих, Рыжков, Горбачев, Черненко, Андропов и другие.

Каждый из них обладал своей интонацией, своим колоритом речи, своими отраслевыми пристрастиями. Но всем им Петренко помогал выстроить доклад с соблюдением октябрьских или ленинских традиций и с привнесением той новизны, которую можно было позволить только данному оратору.

Мне на моем веку спичрайтера довелось писать тексты выступлений для семнадцати деятелей из партийного руководства, причем по разным поводам. Это намного проще, так как предполагает возможность большего речевого маневра. Представляю, какие сложные проблемы приходилось решать Петренко, чтобы не повторять себя, чтобы его ораторы говорили разными голосами. Но все говорили бы об одном. И так на протяжении двух десятилетий.

Многие сочиненные Федором Федоровичем положения партийных ораторов превращались в крылатые фразы, на них ссылались дипломанты и диссертанты. Публичные авторы докладов включали его труды в свои собрания сочинений. Но Петренко умел абстрагировать себя от уже произнесенных речей. И был полон новых идей, которые он надеялся вживить в текст выступления очередного оратора, продвигая вперед все ту же теорию марксизма-ленинизма.

Не знаю, аплодировать этому надо или плакать над судьбой одаренного человека, воплотившего себя в создании галереи фальшивых мыслителей. Но я отношусь с большим уважением к его профессионализму.

Мою привязанность к работе по написанию чужих речей предопределил счастливый случай, когда удалось реализовать предложение, которое в иных обстоятельствах едва ли могло бы рассчитывать на успех, тем более, что оно касалось интересов куда как широкого круга людей.

На этом примере видны открывающиеся возможности участия в работе над авторитетным выступлением и вместе с тем — зависимость от случайных обстоятельств.

В начале апреля 1965 года я был командирован из отдела печати МИДа буквально на два дня в группу, работавшую над проектом доклада Л.И. Брежнева о 20-летии победы над Германией на бывшей даче Максима Горького в поселке Горки-Х. В мою задачу, как мне объяснил заведующий тогда отделом печати Л.М. Замятин, входило участие в речевой доработке текста, который вроде бы в основном уже был готов.

На деле же оказалось, что закончился лишь первый этап, на котором споры вели генералы, чей подвиг и подходил для увековечения в докладе. Теперь генералы уехали, и на даче осталась политико-пропагандистская часть группы, которая начинала новый проход текста под углом зрения актуальных политических проблем и их пропагандистской и речевой подачи. Работа затягивалась, степень моего участия в ней увеличивалась, и в результате вместо двух дней я пробыл в группе больше месяца, почти до самого выхода Брежнева на трибуну Кремлевского дворца съездов.