— Зачем нам писать отдельно каждому свой кусок? Давайте вызовем стенографистку, сделаем диктовку, исправим вместе текст. Быстрее будет, чем писать отдельно, потом не будет состыковок, не придется над ними голову ломать.

У Юрия Александровича Жукова, как я помню, всегда было уставшее выражение глаз. Но после слов коллеги глаза его приобрели еще большую печать утомленности. Он понял, что придется не только писать что-то мало ему интересное, но еще, может быть, и спорить, а это совсем не вписывалось в его манеру общения.

— Нет, — вяло ответил Жуков, — я диктовать не люблю, да и не умею. Все пишу и переделываю от руки. Да и как диктовать в несколько голосов? Конечно, наши части будут разными, но как-нибудь состыкуем их.

Полянову пришлось смириться, ограничившись диктовкой своего раздела. Когда мы стали сводить все вместе, действительно различие стилей выпирало. Но поскольку раздел Жукова был первым и был он безукоризненно отточенным, естественно, мы стали встраиваться в его подход.

Полянов не мог взять на себя корректировку текста, поскольку медленное прописывание буковок никак не соответствовало его темпераменту. Жуков отказался выправлять весь текст по чисто этическим соображениям, чтобы не подтверждать известное предположение, будто он, Жуков, как «правдист», имеет перед другими какой-то приоритет. Обоих устраивало, чтобы исправление вносил нейтральный работник отдела печати.

Полянов счел подобающим сделать реверанс перед центральной партийной газетой, в которую незадолго до этого вернулся Жуков, оставив пост члена правительства, председателя комитета по культурным связям:

— Должен признаться вам, Юрий Александрович, что я каждое утро начинаю с чтения именно «Правды».

Жуков вымученно улыбнулся, ответил:

— Со своей стороны, не могу сказать, что начинаю день с «Известий». Я и «Правду» не всегда смотрю. Скоро будет уже лет двадцать, как получаю «Монд», с тех пор, как работал в Париже. И здесь она тоже приходит ко мне домой. Ее и читаю.

Слова главного партийного журналиста были совершенно неожиданны и для времени, и для среды. Они смутили бы кого угодно, но не Полянова.

— Этого я позволить себе не могу, — завершил он тему утренней газетной читки, — я читаю «Ди Вельт», но днем и на работе. Домой мне ее никто не принесет. А утром — «Правда». Это обязательно, как чашечка кофе.

Реверанс перед «Правдой» не мог иметь никаких последствий, хотя, возможно, эти слова был и даже искренними. Николай Полянов не вписался в формировавшийся к тому времени новый «речевой аппарат» партии. Жуков же, наоборот, стал чаще привлекаться к написанию речей Брежнева, особенно когда затрагивалась военная тема.

Пристрастие Хрущева к пословице, крылатой фразе или краткой цитате привело к тому, что в Институте марксизма-ленинизма, учреждениях Академии наук множество людей по заданиям сверху выискивали, собирали и сортировали все, что могло бы блеснуть алмазом мудрости в речи Первого секретаря ЦК КПСС.

Не исключено, что не без внутреннего стимулирования с этой стороны один из помощников Суслова стал крупным собирателем и составителем сборников афоризмов, внеся тем самым свой вклад в развитие отечественной словесности.

Мне же от хрущевской поры написания «речей для вождей» достался совершенно уникальный сборник, который и существовал-то всего в трех экземплярах.

На пике борьбы Хрущева «за мир во всем мире», как тогда говорили, в поле зрения советского лидера оказалась скульптура выдающегося советского ваятеля Вучетича «Перекуем мечи на орала».

Скульптуре этой была уготована судьба стать советским подарком Организации Объединенных Наций, преподнесенным при знаменитом похлопывании Хрущевым ботинком по трибуне в зале заседаний Генеральной Ассамблеи.

Тогда-то и появилась мысль, что одной цитаты из Библии мало. Была попытка воспроизвести цитату в более развернутом виде — перековать мечи на орала и из копий сделать серпы, но она успехов не имела. Нужен был более широкий поиск.

Идеологическое управление ЦК КПСС, возглавлявшееся демагогом и царедворцем высшей пробы Л.Ф. Ильичевым, дало поручение Комитету по делам религиозных культов представить сборник ярких цитат из религиозных книг ведущих конфессий нашей страны. Комитету несложно было переправить поручение духовным учреждениям. И вот появился сборник цитат о мире, безопасности, дружбе народов, собранных из Ветхого Завета, Евангелия, Корана.

Один из экземпляров сборника был направлен в МИД как в мастерскую по производству речей. Другой находился в Идеологическом управлении ЦК, третий — в секретариате Хрущева. Это вытекало из указателя рассылки, который был на препроводительном письме Комитета по делам религиозных культов.

В МИДе экземпляр сборника осел в отделе печати у первого заместителя заведующего Ю.Н. Чернякова. Когда он в начале 1965 года отправлялся на должность посла в Сирию и щедро раздавал накопленные им литературные сокровища, сборник цитат с подобающим назиданием оставил мне.

Со мной этот сборник из отдела печати МИДа перекочевал в аппарат ЦК КПСС, куда я вскоре перешел работать в отдел, которым руководил Ю.В. Андропов.

Когда же я уходил из аппарата ЦК в Совет министров Российской Федерации в 1971 году по приглашению председателя российского правительства М.С. Соломенцева на должность его помощника, то счел, что сборник больше может пригодиться в партийной структуре, и передал его своему коллеге, большому почитателю раритетов, консультанту из отдела социалистических стран Н.П. Коли-кову.

Тот через двадцать лет перевез сборник в Кремль в аппарат Президента СССР, куда он перешел работать. Ну, а дальше был ГКЧП с поспешным выдворением из Кремля всех, кто был рядом с М.С. Горбачевым.

Николай Павлович переместился в Фонд Горбачева, что разместился близ станции метро «Сокол» в бывшей школе зарубежных подпольщиков, а сборник остался в кремлевском кабинете, где, скорее всего, его постигла судьба мученика, приговоренного к аутодафе.

Хрущевская эпоха, постепенно растворившаяся в истории, осталась лишь в воспоминаниях. Вместе с ней уходили люди и речи, которые одни из них сочиняли, а другие выслушивали. Уходили в небытие и такие материальные символы времени, как уникальный сборник религиозных цитат о мире, которому так выразительно был предан на словах Н.С. Хрущев.

В конце жизни Брежнева ходил такой анекдот.

Леонид Ильич сидит за столом в кабинете. Слышит стук в дверь. Надевает очки, берет в руки бумагу, читает: «Кто там?»

За дверью стоит Суслов с бумагой в руке, читает по ней: «Дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев! Это я — Суслов»

Леонид Ильич берет в руки вторую бумагу, читает: «Входите, уважаемый Михаил Андреевич Суслов!»

Анекдот, конечно, сгущает краски. Но и жизнь приобретала анекдотические очертания. Причем такой она становилась не сразу и имела на разных этапах разные причины, ведшие к воцарению маразма и психоза недоверия к себе.

Когда Брежнев пришел к власти в октябре 1964 года, общество было издергано своевольным экспериментаторством Хрущева, получившим бичующее определение «волюнтаризм».

Покончив со скверной самодурства Хрущева, новые руководители КПСС взяли за правило согласовывать друг с другом все свои выступления. Слова «коллегиальность руководства» стали, подобно заклинанию, обязательными для каждой речи.

Была введена в практику рассылка членам Президиума ЦК, переименованного в 1966 году в Политбюро, всех докладов, речей и других крупных выступлений. Согласовывались через рассылку верстки статей или письменных интервью. Выступления в печати секретарей ЦК, министров, включая ответы на вопросы, допускались только по поручению руководства или по согласованию с ним.

Сначала согласование делалось непосредственно с Брежневым. Напрямую или через помощников. Затем, примерно со времени чехословацкого кризиса 1968 года, выступления стали согласовываться и с Сусловым. Брежневу вроде бы было не до того.