В службе безопасности есть одна отличающая ее от всех «других» черта. Это — профессиональная солидарность, не знающая границ. Бывает так, что официальная встреча высокого прибывшего гостя с принимающим хозяином еще не состоялась, эксперты продолжают спорить, чуть ли не хватаясь за грудки, не в силах согласовать коммюнике, протоколист доходит до обморочного состояния из-за несоответствующего формата флагов, хозяйственник, ответственный за размещение, протестует по поводу не выделенной комнаты для стенографисток, переводчики вообще сидят на чемоданах, так как для них забыли забронировать номера в гостинице, а охранники обеих сторон уже пьют водку за общим столом.

Каким образом они умудряются установить контакт, не зная языка друг друга, остается профессиональной тайной. В любом случае через полчаса они уже знают, сколько у кого детей, кто каким спортом увлечен, а еще через четверть часа соревнуются, кто быстрее выхватит оружие из кобуры. Глава государства, правительства или делегации для них определяется словом «охраняемый», и ясно, что чужого «охраняемого» будут защищать с той же тщательностью, как и своего.

Представители разных служб внутри свиты мало общаются между собой. Но есть исключения. Всегда находится один из приближенных к главе, который как некая вертикаль проходит через все горизонтальные слои.

При Брежневе это был либо его главный помощник Цуканов, либо заместитель управляющего делами Могилевец. Без суеты и назойливости они успевали пообщаться и с экспертами, и с переводчиками, и, конечно, с охраной. Поскольку специалиста по имиджу в советские времена еще не было в окружении главы государства, такие приближенные брали на себя и эту функцию, охотно воспринимая соображения собеседников на этот счет и транслируя их в максимально тактичной форме высокому начальству. С ними можно было поделиться свежим анекдотом, историей или соображениями политического свойства, зная наперед, что, преломленные тем или иным образом, они будут доведены до сведения высочайшего лица.

Также и с их стороны вниз шли какие-то вопросы, замечания, которые имели бы слишком большое поражающее действие, если бы исходили прямо от того же руководящего деятеля.

Соответственно и в делегациях ниже уровня главы партии и государства были люди, которые выполняли неформальные функции связующих звеньев.

Видимо, здесь проявляется некая закономерность любого состава людей, объединенного на какой-то срок словами «делегация», «представительство», «посольство» или «отдел», где могут быть «и другие официальные лица». Такие закономерности и их проявления дают особо о себе знать, когда через действия людей преломляются отношения государств.

Значит, и рассказы, следующие ниже, представляют собой, с одной стороны, частные случаи, а с другой — проявления тенденций или политики, которой временно или долгий срок следует государство.

Меня назначили в Каир младшим дипломатическим чином. Холодная война была в разгаре. В отношении развивающихся стран, в том числе Египта, действовало еще завещание Сталина: все национально-буржуазные режимы предали знамя освободительной борьбы. Поэтому никакой дружбы с развивающимися странами еще не водили. Вскоре в посольстве состоялся большой прием по случаю нашего государственного праздника.

В толчее ко мне подошел незнакомый человек, явно из местных, но не араб, а европеец, представился по фамилии и сразу же сказал по-русски: «Вы — полковник, и я полковник. Вы — разведчик, я — контрразведчик. Мы оба охотимся, и нам стоит знать друг друга».

Я постарался не выразить никаких эмоций, насколько это было возможно. Ни по возрасту, ни по положению полковничьи погоны мне не подходили. Но если кому-то так надо считать, зачем же сразу разочаровывать?

Расставшись с новым знакомым под каким-то предлогом, я подошел к одному из своих старших коллег, в офицерском звании которого не сомневался. Рассказал об удививших меня словах гостя.

Старший коллега встрепенулся:

— Считайте это недоразумением. Но его не разубеждайте.

«Вот тебе раз, — подумал я, — хорошенький совет получил — не разубеждайте! А если он действительно охоту на меня начнет? Мне-то отстреливаться нечем».

Раза два я еще замечал в сходных условиях, где было много людей, обращенный ко мне взгляд контрразведчика. На ум приходил вопрос: он еще меня выслеживает или уже прицеливается?

Однако вскоре интерес тайного охотника ко мне пропал.

В посольство прибыл еще один сотрудник. Старше меня по возрасту и положению. И к тому же мой однофамилец. Ему-то, видимо, и должен был представиться мой собеседник.

Сведения о разведчике опередили его приезд.

Стало немного обидно за нашу разведку.

С другой стороны, контрразведчик тоже промахнулся.

Значит, по крайней мере по промахам обе стороны квиты. А это — залог взаимопонимания.

Меня приняли на работу в МИД в 1954 году, сразу же после окончания Института востоковедения. И тут же направили в Египет. По возвращении в Москву, примерно через два года, я оказался в отделе Ближнего и Среднего Востока.

Внутримидовские переживания ушедших в прошлое сталинских времен мне были неизвестны. Старшие коллеги в разговорах не выходили ни на полслова за пределы служебных дел. Да и работа велась так, чтобы, упаси бог, сосед справа не увидел, какими бумагами занят коллега, сидящий за соседним слева столом.

В большой комнате на восьмом этаже высотного здания на Смоленской площади нас сидело семь человек. Никаких разговоров. Каждый шелестит своими бумагами. Или говорит по телефону. Но исключительно по служебной необходимости.

Звонок. Меня вызывает большой для меня в ту пору начальник — зам. зав. отделом. И всего-навсего для того, чтобы сообщить, что на следующий день в 10 утра мне надо прийти в управление кадров. Там скажут, зачем я понадобился.

Возвращаюсь в свою комнату. Повинуясь чувству общности, говорю, не обращаясь конкретно ни к кому: «Почему-то завтра надо идти в кадры».

Пока говорю, коллеги замерли. При слове «кадры» у старшего вырвались слова, похожие на стон: «Неужели опять началось?»

Комната наполнилась тоской и страхом. Кажется, головы опустились еще ниже. Спины вдавились в стулья. Бумага перестала шелестеть.

Спрашивать что-либо бесполезно.

Часом позже, по дороге в буфет, обращаюсь к коллеге Фатхуллину, с которым мы хотя бы обменивались отдельными словами: «Что насторожило в моем вызове в кадры?».

Отвечает: «Ничего особенного за этим, может быть, и не стоит. Только раньше если человека сразу после загранкомандировки вызывали в кадры, обратно на рабочее место он мог и не вернуться». — «Чего бояться-то, если все нормально и уже месяц прошел, как я вернулся из командировки?» — задаю естественный вопрос. «Как раз за это время «телега» могла прийти. Может быть, она вас одного касается. А если вообще все снова начнется?» — на этом старший товарищ осекся, оставляя простор для размышлений.

На следующий день в кадрах оказалось, что действительно-таки «телега» прикатила. И зацепила она меня одного.

Других дело не касалось. Значит, пора того, чего боялись, вроде бы миновала. Или еще не наступила. В глазах моих видавших виды коллег царила настороженность, которую подчас сменял вопрос: «Выгонят ли этого и не потянут ли за ним других?»

Где-то в конце правления Хрущева у нас в очередной раз начался приступ антиамериканской лихорадки. Главным объектом атак стал существовавший тогда на Ближнем Востоке прозападный союз, который назывался «Багдадский договор». Орудием же борьбы против этого союза стали попавшие в наши руки планы ядерного минирования прилегающей к СССР территории Турции и Ирана.