Если речь заходила о поручении Брежнева, то Михаил Андреевич подробно, сверяясь с записью, излагал, что сказал генеральный секретарь. И это было главным содержанием речи Суслова. Минимум слов от себя.

Случился как-то эпизод, когда вроде бы без собственного суждения по проекту не обойтись, потому что никаких указаний Брежнева не было, но и тут Суслов ограничился ничего не значащими фразами. Хотя обстоятельства требовали иного.

Когда закончились советско-чехословацкие переговоры 2 августа 1968 года в пограничном городе Чиерна-над-Тисой, между Брежневым и Дубчеком было согласовано решение созвать совещание с участием других стран Варшавского договора. Эта международная встреча должна была состояться через двое суток в Братиславе, столице Словакии. Условились также, что советская сторона подготовит проект будущего итогового документа, который был бы построен в виде развернутого заявления. Вечером 2 августа Брежнев дал это поручение, вызвав оказавшихся рядом Блатова, Загладина и Александрова-Агентова. Потом секретарь ЦК по связям с компартиями капиталистических стран Борис Николаевич Пономарев дал единственное пояснение по содержанию проекта: «Должен быть большой-большой пузырь». И нарисовал обеими руками в воздухе круг. На написание проекта выделялось то время, которое поезд будет идти от станции Чиерна до Братиславы, — шесть часов.

Утром нам, группе из восьми человек, выделили вагон-салон в брежневском поезде с оборудованным машинописным и стенографическим бюро. Работа началась сразу же. Чтобы окрестные пейзажи не отвлекали своей красотой, мы задернули шторки на окнах. Составив контуры проекта, сразу же стали сообща диктовать содержание. К середине пути сделали первый вариант. Это был абсолютно сырой, малосодержательный набросок. Вдруг в салон входит Суслов: «Ну, как тут у вас? Давайте посмотрим». Мелькнула мысль, что Михаил Андреевич, ехавший вместе с Брежневым, намерен высказать какие-то мысли по содержанию. Но нет. Посмотрев первый вариант, который пока не содержал ничего, кроме набора банальных фраз, Суслов закончил: «Основа есть, я так и скажу Леониду Ильичу. Продолжайте».

Мы опешили. У главного теоретика не нашлось что сказать по существу. А ведь это был проект, под которым должны были поставить подписи руководители шести стран. Он должен был связывать общими позициями Чехословакию и ее союзников, быть обязательным к выполнению и не оскорбительным для взбудораженного общественного мнения чехов и словаков.

В конце пути, когда проект был передан всем официальным членам советской делегации, опять от Суслова не последовало ничего. Его память цепко держала лишь давно сложившиеся и повторяемые как заклинания постулаты марксизма-ленинизма. Он мог фиксировать их наличие или отсутствие. Искажение, как и забвение набора обязательных догм, вызвало бы его реакцию. Увидеть же мир в новом свете и дать ему адекватную оценку Михаил Андреевич был не в состоянии. Таким, собственно говоря, он и нужен был Брежневу, который мог бы не опасаться заговорщицких действий, если приходилось на срок отпуска или иной отлучки оставлять «на хозяйстве» Суслова.

…В те годы я жил в Староконюшенном переулке, в доме «сталинской» постройки, куда после брежневского переворота переселили и семью Хрущева. Путь мой на Старую площадь проходил через арбатские переулки, Волхонку. Удостоверение личности работника аппарата ЦК КПСС позволяло проходить через территорию Кремля от Боровицких ворот до Спасских, чтобы потом по улице Куйбышева идти к Ильинским воротам.

Не скажу, чтобы очень часто, но уж в месяц раз, как правило, в моем поле зрения в Кремле или на улице Куйбышева появлялся и останавливался черный лимузин марки «ЗИЛ». Выходили Суслов и немолодой уже сопровождающий офицер охраны, который нес коричневую папку с бумагами своего подопечного. Сопровождающий шел в двух шагах позади Суслова. Больше никто из охраны следом не ходил. Вместе с тем видно было, как офицеры «наружки», которые в штатском стояли на всех перекрестках этой главной в брежневские времена магистрали, встречали взглядом и провожали до следующего поста высокопоставленного подопечного.

Суслов шел прямой как штык и вместе с тем отяжеленной годами шаркающей походкой. Всегда в старомодном длинном пальто в зависимости от сезона: от светлосерого габардинового, летнего, до цвета маренго из плотного драпа с каракулевым воротником, зимнего. Постоянно в головном уборе — шляпе или каракулевой шапке пирожком. Ну, и от осени до весны — в калошах, ставших символом его консерватизма.

Шедшие навстречу люди часто с ним здоровались, даже если не были знакомы лично. Он в таком случае кивал в ответ, едва ли задумываясь, знает встречного или нет. Обогнать его было почему-то неловко, по крайней мере, я себе этого не позволял.

При взгляде на Суслова со стороны невольно думалось: почтенный человек, вполне мог бы заниматься каким-нибудь тихим делом, зачем же он остается в руководстве партии, задача которой быть в гуще жизни общества? Впрочем, и сама партия своих задач не выполняла. Калоши сдерживали ее шаг, и вместе со своим «главным теоретиком» партия не могла вылезти из обветшавших от времени идеологических одежд.

Мой товарищ и коллега Ф.Ф. Петренко написал книгу, выдержавшую много переизданий, — «Секреты руководства». Один из таких секретов, как явствует из книги, — проверка исполнения принятых решений. Написано там было и о том, как надо организовывать проверку. Это и создание проверочного аппарата, и контрольные записи в рабочих дневниках, требование промежуточных докладов и прочее, и прочее…

Но жизнь богаче любых теорий, разнообразнее всяких рецептов. Тому пример наш с ним общий начальник, секретарь ЦК КПСС по социалистическим странам К. В. Русаков, у которого мой товарищ, а затем я работали какое-то время помощниками.

Моя очередь настала, когда самые главные начальники — генеральные секретари ЦК — один за другим сменяли друг друга с годичным интервалом: Брежнев, Андропов, Черненко. Мое назначение на должность состоялось при Андропове.

Руководители коммунистической партии тогда были почти все старческого возраста, а Русаков — один из самых старших из них, ему было семьдесят три года.

Видимо, в молодости он обладал прекрасной памятью. И все, что по книге «Секреты руководства» надо записывать в рабочую тетрадь, он держал в голове, точно зная, в какой день и час спросить с подчиненных о выполнении данных им поручений.

Но у него был свой начальник — Генеральный секретарь ЦК КПСС, который тоже контролировал выполнение своих поручений.

Не знаю, как обстояло дело у генеральных секретарей, но цепкая память Русакова помогала ему всегда точно и в полном объеме доложить о ситуации на вверенном ему участке ответственности.

Возможно, надежная память помогла Русакову, не обладавшему особыми качествами ни аналитика, ни мыслителя, высоко подняться по лестнице партийной иерархии. Однако расчет на память стал подводить его с приближением возраста к внушительной цифре 75.

Хорошая память не дала возможности сформировать привычку пользоваться рабочей тетрадью. Но и без записей было уже не обойтись. Русаков стал делать какие-то пометки на листах настольного календаря. Но площадь листков была мала, записи наслаивались друг на друга, грозя перепутать указания ему самому с поручениями подчиненным.

И тогда Русаков включил в свою работу метод, до которого не мог додуматься ни автор книги «Секреты руководства», ни другие специалисты теории управления. Я бы назвал его методом перекрестной проверки или перекрестного недоверия.

Например, Русаков получал задание подготовить записку для политбюро о состоянии межнациональных отношений в социалистических странах. Он тут же, подчас не вешая телефонную трубку, звонил одному из своих заместителей и перепоручал это задание. Затем сразу же звонил своему первому заместителю, которому поручал проверить, как просто заместитель подготовит нужную записку. Сразу же он звонил и мне, чтобы я на всякий случай знал, какие поручения он только что дал двум другим подчиненным.