И это было правомерно. По уровню общей подготовки, светскости, не говоря уже о понимании политических проблем, он был во многом выше всего окружения Брежнева и, разумеется, его самого. От этого — возрастание внутренней требовательности, убежденность в том, что не замеченная им недоделка может так и остаться до тех пор, пока об нее не споткнется оратор.

В то же время А.М. Александров никогда не пытался заслонить собою Брежнева. Он мог процитировать написанные им же самим слова, зачитанные Брежневым, но только для того, чтобы прояснить его позицию, а не весомость своих слов. При этом никогда бы не позволил себе сказать, что он сам автор начальственной речи.

В этом, как ни странно, было полное расхождение с системой самооценки Брежнева, который как раз не делал различия между собой и стоящей над ним величиной, будь то аппарат партии, сама партия или вся страна.

Помню, как Брежнев на заседании делегаций стран Варшавского договора в Софии, весной 1968 года, в узком кругу членов советской делегации чихвостил Чаушес-ку, соединяя его слова с позицией Румынии. И противопоставлял этому свое «я», которое ассоциировалось с понятиями «КПСС» и «Советский Союз». «Какого хрена он мне сует свою позицию, когда вся его Румыния у меня в кармане поместится», — примерно такими тирадами комментировал Брежнев только что прошедшую встречу с глазу на глаз со своим румынским партнером.

Не соединяя себя с Брежневым, А.М. Александров не прочь был подчас показать свою причастность к большой политике. Так, при характеристике своей работы над кандидатской диссертацией он не нашел ничего лучшего, как сказать членам Ученого совета: «Описывать политику всегда скучнее, чем ее делать».

Естественно, эти слова полетели от одного к другому с ядовитым пояснением: Андрей Михайлович с присущей ему скромностью сказал (и далее приведенная выше цитата с большим или меньшим расширением текста).

Хотя нередко слова А. М. Александрова выдавали комплекс ущемленного честолюбия, нельзя не признать, что роль помощника генерального секретаря при немощном руководителе партии и государства обретала какие-то гипертрофированные очертания. Разумеется, А.М. Александров и в то время, когда Брежнев был в полном здравии, лучше него разбирался в нюансах международных отношений.

Когда же Брежнев после перенесенных в середине 70-х годов заболеваний стал терять память, связность речи, способность реагировать на вопросы собеседников, на его помощников легла чудовищная по сложности исполнения задача: так создавать тексты не только публичных речей, но и памяток к беседам, чтобы в одном выступлении были обозначены и начало, и конец встречи, чтобы были заранее заложены ответы на еще не поставленные вопросы и содержались заверения рассмотреть их в будущем.

В те годы, примерное 1974 по 1982, окружение Брежнева не просто «играло короля», оно его держало под локоток, устраняло все, что могло бы представлять какую-то неожиданность для теряющей мыслительную способность головы.

Самая трудная задача решалась моим однофамильцем, который отвечал за вопросы взаимоотношений с США и другими странами Запада (за исключением Германии, где куратором был в те годы Блатов). Понятно, что американцам на встречах с Брежневым не только не хотелось войти в положение больного старца, но наоборот, было важно максимально точно сориентироваться в обстановке, извлечь пользу для своей позиции.

Помощник генерального секретаря должен был проявить изворотливость ума, чтобы задрапировать общими словами краткой памятки неспособность Брежнева вести полноценные переговоры и вместе с тем показать его одобрение той позиции, которую он вроде бы доверил изложить министру иностранных дел и другим советским руководителям.

Интересно, что косметическая работа над политическим портретом Брежнева продолжалась не только при его встречах с иностранными руководителями, но и по их окончании. Создавались записи бесед, в которых Брежнев представал перед неискушенным читателем вполне активным собеседником. Делалось это просто: кивки головой интерпретировались в записи как реплики, один зачитанный текст разбивался на части с вкраплениями слов иностранных собеседников.

Так накладывались румяна на бесцветный текст словесного портрета, который в виде записи переговоров рассылался широкому кругу членов ЦК КПСС, ложился в архив, чтобы не только у современников, но и у потомков создать совершенно превратное представление о дееспособности терявшего рассудок неограниченного правителя Советского Союза.

Если на финише жизни Брежнева роль А.М. Александрова как главного сочинителя гласных и негласных выступлений партийного руководителя приобрела особый, тайный смысл, то это не означает, что она была чисто технической в условиях, когда его шеф был еще здоров и активно вел переговоры.

Политическая линия во все времена формировалась в значительной мере по ходу подготовки к переговорам или выработки текстов крупных выступлений на съездах и пленумах ЦК партии. И здесь роль А.М. Александрова также была немаловажной. И неоднозначной.

Сферой его наибольших интересов и знаний были отношения с США, вопросы разоружения и гонки вооружений. По моим представлениям, скорее он был традиционным проводником идей холодной войны. Однако в этом своем качестве лучше, чем многие другие, мог чувствовать край советских возможностей. Поэтому его активность не шла в направлении обострения отношений, а предполагала нахождение компромиссов на выгодных для СССР условиях. Это — немаловажное обстоятельство в условиях, когда в окружении Брежнева «ястребов» было, пожалуй, больше, чем «голубей». Интересно, что в отношении США А.М. Александров, по сути, ассоциировался не только со стратегией, но и с тактикой министра иностранных дел Громыко, которого в личном плане прямо-таки ненавидел.

Хуже, чем отношения с Западом, А.М. Александров чувствовал характер связей с Востоком, со странами социализма и с развивающимся миром. Его подходы к проблематике этих регионов, пожалуй, отличались некоторой ходульностью, а что касается социалистических стран, то и явным упрощением. Егооголтелая воинственность в отношении политики Дубчека служит тому наглядным примером.

Как помощник Генерального секретаря ЦК КПСС занимаясь проработкой вопросов реальной и крупной политики, А.М. Александров никогда не терял навыков технической реализации множества возникающих попутно дел. Он мог сесть за пишущую машинку и быстро настучать рабочую записку, так как не мог позволить себе обращаться к Брежневу с рукописным текстом. Правда, предпочтение при возможности отдавал услугам стенографического бюро, за теплое отношение к которому считался заядлым «стенографилом». Мог сделать перевод текста или даже небольшого разговора.

Набор приведенных деловых качеств моего однофамильца, которые я сейчас выбираю из своей памяти, по прошествии многих лет после нашего сотрудничества, позволяет говорить о нем как о далеко не заурядной фигуре в партийном аппарате КПСС. Даже на фоне других примечательных фигур его достоинства не оставались незаметными.

Наверное, поэтому его держали при себе долгие годы министр иностранных дел Громыко и Генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев.

Вместе с тем выдающиеся рабочир качества А. М. Александрова, если смотреть на него не с дистанции двадцати лет, а с позиций того времени, когда мы были в одном аппарате, словно перечеркивались чертами характера, для оценки которого и по прошествии времени я не могу собрать силы, чтобы найти такую же сумму добродетелей.

Наверное, поэтому если бы я спросил себя, когда стал работать составителем текстов чужих выступлений, а потом и помощником секретарей ЦК, членов политбюро, кто служил мне рабочим примером, я ни за что бы в то время не назвал А.М. Александрова.

И вместе с тем при строгом самоанализе прошлой работы, по прошествии многих лет, не могу не признать, что не поверхностно, а глубинно, подкорково мой подход ко многим сторонам работы формировался под влиянием опыта взаимодействия с Александровым-Агентовым.