Набирает номер. Секретарь Бирюковой говорит, что она проводит совещание. Надо думать, что Бирюкова по горячим следам информировала» своих подопечных об итогах пленума.

— Где? — спрашивает Медведев. — Ах, в своем кабинете. Тогда соедините с ней, скажите, что Медведев говорит.

Такая система общения выходила за рамки принятого. Если кто-то из высоких начальников был занят, то обычно следовала просьба, чтобы тот перезвонил, когда освободится. Но этот звонок преследовал не информационную, а субординационную цель. Чувствовалось, что секретарь Бирюковой моментально сориентировалась. Равным образом понимала, что к чему, и сама Бирюкова. Медведев держал трубку поодаль от уха, и громкая связь правительственной АТС разносила беседу по всему кабинету.

— Александра Павловна, я хотел бы с вами условиться о рассмотрении стоящих перед нами вопросов.

— Да, да, Вадим Андреевич, у меня подготовлены справки по всем текущим и перспективным делам. Естественно, я вам их доложу перед внесением в правительство.

— Хорошо. На послезавтра условимся о встрече. Время я вам сообщу.

— Так, — вроде бы сдвинув гору с места, со вздохом сказал Медведев. — Кто там у нас еще? А, Лукьянов!

Набрал номер телефона. Секретарь также сказал, что Лукьянов проводит совещание. Оказалось, что не в своем кабинете, а в зале, который находится рядом.

— Ну, если рядом, то позовите его, скажите, что Медведев говорит.

Такое вообще обычно мог позволить себе только генеральный секретарь, а все остальные не иначе как в экстраординарном случае.

И опять, как в разговоре с Бирюковой, ничего чрезвычайного, просто обозначение, кто отныне между ними главный. Да и я на разговор был оставлен, по-видимому, только для того, чтобы проникся пониманием важности персоны, при которой теперь состою. И следовательно, отношения на своем уровне должен теперь строить подобающим образом.

«Ну, как к этому отнестись?» — свербил голову вопрос. Вроде бы неглупый человек. С внешними признаками интеллигентности. Зачем ему нужна такая бесцеремонная бестактность, достойная в лучшем случае секретаря райкома?

Кстати сказать, мое положение помощника не просто секретаря ЦК, а члена политбюро действительно изменилось.

Во-первых, помощник в таком положении уже приглашается на заседания политбюро при обсуждении относящихся к данному направлению вопросов.

Во-вторых (и это особо примечательно), если раньше при работе после 18 часов официантка приносила мне чай с сушками, то теперь стала приносить с бутербродами, так сказать, за вредность.

И опять, как много лет назад, в случае с машиной, я пытался отказаться от бутербродов, зная, что меня дома все равно будет ждать сытный ужин. Но мой отказ не был принят, так как два вечерних бутерброда — один с сыром, другой с колбасой — были введены в обязательную статью расходов каким-то руководящим органом и никто был не в силах изменить такой порядок. Так что двум бутербродам не оставалось иной доли, как сохнуть на подоконнике в ожидании того, что либо их ночью съедят тараканы, либо утром добродетельная уборщица выбросит в окно расплодившимся вокруг голубям и воронам.

Положение Медведева и Яковлева как составителей выступлений генерального секретаря осложнялось тем, что по сравнению со своими предшественниками Горбачев делал еще большую тайну из того, что не он сам пишет свои речи.

Прежде, при Хрущеве, Брежневе и других, также считался тайной механизм написания речей для вождей. Лишь один раз в своих многочисленных выступлениях Хрущев, отвлекшись от текста, кажется, после встречи с руководителями Алжира, сказал: «Вы же понимаете, что я сам не могу писать все эти речи».

Еще как-то Брежнев, выступая в Днепропетровске, запутался в страницах и недолго думая, прямо с трибуны обругал своих помощников, что они ему в папку неправильно положили текст.

В целом же самоутверждение ораторов в сочинительстве своих речей доходит до запредельных высот. Примером может служить согласие Брежнева с предложением льстецов, чтобы ему присвоили Ленинскую премию за достижения в области литературы за сочинение книг «Целина», «Малая земля» и т. д.

Мало того, что сам Брежнев получил Ленинскую премию и публично раскланивался под гром аплодисментов, так еще и подлинные авторы сочинения, кстати сказать, в публицистическом плане примечательного текста, получили Государственные премии, хотя и без огласки имен.

Но и на этом парадоксы не кончаются. Даже по прошествии четверти века со времени вручения Брежневу Ленинской премии не все оставшиеся в живых подлинные авторы сериала решаются сказать вслух о своем увенчанном лаврами труде. Что их сдерживает? Полученные серебреники? Слово чести? Или, может быть, надежда, что их как проверенных молчунов, умеющих прятать язык за зубами, привлечет новый герой покорения если не целины, то Кремля, Белого дома или еще чего-нибудь на пути к власти?

Горбачев претендовал на единоличное авторство всех преобразований в политике КПСС, а они провозглашались в его речах и докладах. Как же он мог позволить кому-то выглядеть соавтором перестройки?

Да и ему никто из верных людей не мог бы выразить намек сомнения в его верховенстве. Когда мне стала известна рукопись первой книги Горбачева «Перестройка», то показалось правомерным обратить внимание Медведева, близко стоявшего к автору будущей публикации, на маленькую деталь, которую лучше было бы изменить.

— Вадим Андреевич, посмотрите, с чего начинается книга. Ее первая страница начинается со слова «Я». Это — штрих, но знаковый, его лучше изменить.

— С какой стати? — было ответом. — Автор так пишет, это его видение. Мне, например, так даже нравится. Так и должно быть.

Положение Медведева и Яковлева при Горбачеве было не просто спичрайтерское. Они еще были первыми его интерпретаторами и, кроме того, сами выступали сочинителями своих произведений, для чего, естественно, пользовались трудом находящихся в их подчинении людей. Таким образом, это было сочетание многих функций и многих участников, прямых и косвенных, подготовки выступлений Генерального секретаря ЦК КПСС.

При написании речей Горбачева мне не доводилось работать в непосредственном его подчинении. Но просмотренные Горбачевым варианты зачастую дорабатывались в секретариате Медведева с привлечением некоторого круга специалистов. Те тексты, которые мы проходили, несли очень крупноформатные следы горбачевского редактирования. Он либо принимал, либо отклонял текст постранично, поабзацно. В лучшем случае писал одну фразу, которую как бы нужно было потом развить в заданном тоне. Ну и, конечно, указания: добавить одно, изменить другое.

Манеры работы над текстами самих главных спичрайтеров Медведева и Яковлева были если не противоположными, то сильно отличными одна от другой.

Медведев пропускал через себя каждое слово. В результате текст, который передавался ему в качестве подготовленного варианта — то ли для его собственного выступления, то ли для выступления Горбачева, — выходил полностью переписанным. Причем зачастую это было переписывание с использованием прежней лексики и идейного содержания.

Сначала я не мог понять, в чем дело. Что это, просто нелюбовь к чужому строю? Желание в ходе переделки текста плотнее в него вжиться?

Но нет. Причина была основательнее. Дело в том, что Медведев, видимо, по натуре и уж точно по системе самоподготовки в качестве научного работника, преподавателя и публикатора убежденный схоласт и доктринер. Он видит и чувствует поэтику абстрактных величин. Ему абсолютно чужд интерес к конкретным фактам. Он умеет наслаждаться видом статистического леса, не замечая при этом ни одной отдельно взятой пушистой или ободранной елочки. Это — не недостаток. И не достоинство. Это просто особенность ума.

Десять лет, которые Медведев проработал ректором Академии общественных наук, сформировали в нем глубокое убеждение в высшей степени привлекательности его стиля.

Ведь все эти годы он читал в своей манере лекции изо дня в день. И перед ним проходили потоки аспирантов, будущая жизнь которых зависела от оценки ректора. Можно представить, какие завороженные взгляды они устремляли на оратора и как по системе обратных связей это формировало его самомнение.