Таким образом, новый закон создал официальную структуру, более приспособленную для рассмотрения крестьянских жалоб, а также признал важное различие в статусе между главами фермерских домохозяйств и батраками, хотя и не регулировал их взаимоотношения. Крестьянское крепостное население в любом районе состояло из этих двух важнейших категорий, иногда в пропорции 50:50. Условия жизни глав домохозяйств и членов их семей, согласно данной системе, теперь регулируемой законодательно, были намного лучшие, чем у батраков; последние же, вне зависимости от наличия у них семьи, служили главе домохозяйства на основе устной договоренности, обычно на протяжении года. Главы домохозяйств и их семьи обычно не трогались с места; батраки же переходили в пределах поместья от одной фермы к другой. Строго говоря, не существовало четкого разделения между «безземельными» и «имеющими землю» крестьянами, поскольку глава домохозяйства, не справившийся со своими обязанностями, также мог быть лишен надела и пополнить ряды батраков, а способный батрак, особенно женатый, мог получить от помещика надел. То есть представители обеих групп могли подниматься или опускаться по социальной лестнице, и наследование надела не было обязательным. Поскольку эти группы населения были велики, а их взаимоотношения регулировалась неписаными «соглашениями», трения между ними были неизбежны, и новая судебная система признавала, что между их представителями может существовать конфликт интересов.
Трудный вопрос нормирования труда с самого начала стал камнем преткновения, поскольку нормы барщины в Лифляндии базировались на сравнительном размере и плодородности крестьянского надела и помещичьей земли. Тот, кто держал реестр распределения наделов по размеру и качеству земли, определял, сколько рабочих дней должно конкретное хозяйство поместью, должен ли конкретный крепостной являться на барщину со своей лошадью и как именно распределить работы в течение года. Все это предполагало тщательно собранную практически применимую информацию о размерах и качестве наделов и существующих нормах труда. Такую информацию не всегда было легко получить; даже несмотря на то, что к 1804 г. Лифляндия находилась под контролем России уже около 80 лет, система сельскохозяйственного труда и распределение крестьянских наделов все еще основывалась на оценках и измерениях XVII в., то есть шведского периода.
Теперь же и помещики, и крестьяне после закона 1804 г. хотели новых данных — крестьяне справедливо полагали, что за предыдущие три поколения помещики извратили существующую информацию в свою пользу; помещики же, возможно, надеялись, что переоценка и перепроверка информации окажутся такой дорогостоящей и времязатратной задачей, что реформаторский пыл петербургских властей может угаснуть. Так ли иначе, новые данные должны были вписываться в учетные книги (Wackenbuch) по каждому крестьянскому наделу — там должны были указываться вид и качество земли, а также характер и количество трудовых и других повинностей данного домохозяйства. Будучи зафиксированными письменно, эти нормы, в принципе, теперь должны были оставаться нерушимыми.
Меры 1804 г. принесли пользу крестьянам, но, тем не менее, это был сложный закон, включавший множество определений и механизмов разрешения конфликтов. В действительности он был настолько многогранен, что российские администраторы, которые должны были надзирать за его исполнением, часто были вынуждены полагаться на землевладельцев, лучше понимающих местные условия, чтобы убедиться, что закон исполняется должным образом. В качестве критерия хорошего внедрения закона они часто использовали количество поступающих от крестьян жалоб, хотя это не было оптимальным решением, — крестьяне могли жаловаться на множество вещей, в том числе никак не связанных с новым законом. Так или иначе, новый закон не мог быть внедрен быстро, поскольку одна из его частей — нормирование труда — зависела от переоценки помещичьей земли и крестьянских наделов. В частных поместьях это необходимое условие выполнялось в течение десяти лет или более, что давало владельцам возможность маневра. Они убеждали российскую администрацию, что в результате применения закона 1804 г. появилось четыре его версии — по одной на каждый из крупнейших районов Ливонии — и что необходимы дополнительные меры, чтобы закон в равной степени мог применяться повсеместно. В результате в 1809 г. появились Дополнительные пункты, касающиеся нормирования трудовых повинностей и определившие различные категории работников, что дало помещикам возможность требовать большего количества принудительного труда, чем они могли требовать согласно закону 1804 г. Однако после 1804 г. большинство фермерских хозяйств получили свои учетные книги; это позволило помещикам заявить, что вопрос нормирования труда в их поместьях решен. Однако ни закон 1804 г., ни дополнения к нему 1809 г. не разбирали систематически вопрос «дополнительных» или «сверхурочных» работ, и эти категории были оставлены на усмотрение помещиков. Многие крестьяне чувствовали себя обманутыми, однако и надежды земельной аристократии на то, что затянувшееся внедрение законов ослабит заинтересованность царя в этом вопросе, также не оправдались.
Тем временем земельная аристократия Эстляндии и Курляндии стремилась следовать примеру Ливонии. Закон 1802 г. должен был внедряться в Эстляндии в русле лифляндского закона 1804 г., и местные землевладельцы ссылались на бедность, не дающую им возможности понести расходы по переоценке и измерению своего имущества; поэтому они просили дать им возможность использовать данные шведского периода, с тем чтобы за это время с задачей переоценки справились специальные инстанции, а крестьяне не жаловались, что при внедрении закона используются неточные данные. Петербургскому правительству план показался приемлемым, и учетные книги в Эстонии были готовы в рекордные сроки. В Курляндии ситуация оказалась более сложной. Поскольку эта провинция до 1795 г. находилась под контролем Речи Посполитой и не имела данных шведского периода, там отношения между помещиками и крепостными оставались практически неизменными и нерегулируемыми вплоть до периода Наполеоновских войн.
После 1804 г. царь Александр стал выражать крайнее беспокойство по поводу аграрных отношений на побережье Балтики, поскольку на Западе возникла угрожающая фигура Наполеона Бонапарта с его неуклонным победоносным продвижением по Центральной Европе по направлению к России. Среди реформ наполеоновской империи было освобождение крепостных во всех землях, побежденных его армией. Крепостное право было отменено в Шлезвиг-Голштинии (1805), Померании (1806) и Пруссии (1807); однако в Лифляндии даже в 1810 г. продолжалось обсуждение законов и правил в рамках крепостного права, а отнюдь не подвергалась сомнению возможность существования крепостного права как такового. Побережье Балтики оказалось вовлечено в процесс наполеоновских реформ после поражения Пруссии в 1807 г., что привело к образованию польской территории, так называемого Варшавского герцогства, которое теперь находилось в зависимости от Франции; на этой земле немедленно началось освобождение крепостных крестьян.
В 1812 г. Наполеон вторгся в Россию, и часть его армии быстро заняла Курляндию, угрожая взять Ригу. После поражения Наполеона, во время работы Венского конгресса (1815) Александр стремился к тому, чтобы продолжать играть роль прогрессивного европейского монарха. Однако по одному пункту, очевидно отличавшему прогрессивные государства от реакционных, — факту существования крепостного права — он в собственном государстве добился лишь малых успехов. На побережье Балтики освобождено было незначительное количество населения Литвы. Однако после 1815 г. то, чего Александр действительно хотел, — отмена крепостного права — стало, наконец, восприниматься балтийскими немецкими землевладельцами не как несбыточные мечтания непредсказуемого монарха, а как неизбежная реформа — поэтому администраторы, воплощавшие в жизнь реформы 1804 и 1809 гг., задумались о более серьезных задачах. Признавая, что сам дух времени (Zeitgeist) требует и царь хочет не просто реформ, а реформ, включающих освобождение крестьян (Bauernbefreiung), ландтаги Эстляндии, Курляндии и Лифляндии начали работать над проектами, которые должны были привести именно к этому результату, ожидая, что, искусно маневрируя, они смогут создать новые законы, которые позволят не нанести катастрофического урона материальному благосостоянию правящих классов. В трех провинциях эти проекты были закончены в разное время — в Эстляндии в 1816 г., в Курляндии в 1817 г., в Лифляндии в 1819 г., и к концу второго десятилетия XIX в. к значительному числу крестьян Балтийского побережья пришла «воля». Крепостных крестьян Латгалии и большинства литовских территорий все эти освободительные реформы не коснулись; их черед пришел только в 1861 г., когда при Александре II были освобождены все крепостные Российской империи.
