В Литве, напротив, парламентские выборы 1992 г. обернулись значительным перевесом (42,6 %) в пользу Демократической партии труда Литвы, являвшейся, по сути, переименованным крылом коммунистической партии, существовавшей до 1991 г. Чрезвычайно популярный Альгирдас Бразаускас, бывший первый секретарь компартии (1988–1990), в нужный момент поддержавший движение за независимость и присоединившийся к «Саюдису» (Народному фронту), в 1992 г. стал избранным президентом Литвы, набрав около 60 % голосов. Результаты парламентских и президентских выборов в Литве 1992 г. продемонстрировали различия между литовцами, живущими в Литве, и эмигрантскими сообществами, с одной стороны, и Литвой и двумя другими странами Балтии — с другой.
Существовало множество различий между тремя вновь образованными государствами. Литовские эмигранты в массе голосовали за соперника Бразаускаса — Стасиса Лозорайтиса (американского литовца; 1924–1994), тогда как литовские избиратели поддерживали Бразаускаса. В Латвии в избирательном списке «Латвийского пути» присутствовали в основном латыши-эмигранты, тогда как в Эстонии таких кандидатов было немного. Эстонские избиратели выражали желание вверить страну избирателям нового поколения, тогда как в Литве и Латвии подобное стремление ярко не проявлялось. В сложившихся условиях эстонские избиратели стремились, по крайней мере символически, разорвать связь с коммунистическим прошлым; в Латвии избиратели были более склонны к тому, чтобы простить бывших коммунистов; литовский же электорат практически не испытывал проблем, связанных с появлением бывших коммунистов на высоких государственных должностях. Таким образом, эстонские избиратели поддерживали правых, в Латвии новое правительство стало центристским, а в Литве склонялось влево. Однако во всех трех странах процент голосовавшего населения был достаточно высоким: 67,8 — в Эстонии, 89,9 — в Латвии и 75,2 — в Литве, — что подтверждало, насколько высоко оценивало население значимость происходящих событий.
С самого начала демократические политические системы всех трех стран были рассчитаны на то, что на национальном уровне может действовать множество партий, как и в других парламентских демократиях Европы. Что касается двухпартийной системы, то никому она не казалась идеальной и тема ее создания напрочь отсутствовала в политическом дискурсе. Законы о формировании партий были сравнительно либеральными: для того чтобы оказаться представленной в парламенте, партия должна была набрать 4–5 % голосов; вновь созданные три системы весьма напоминали те, которые существовали в их странах в начале 20-х годов, в период независимости. Подразумевалось, что ни одна из партий не может быть полностью доминирующей и правительства (кабинеты) должны быть коалиционными, что эти коалиции могут разрушаться и формироваться вновь и что в случае, если существующее распределение сил не даст возможности сформировать работающий кабинет, должны состояться новые парламентские выборы.
Выборы 1992–1993 гг. показали, что такая система может существовать и что партии, набравшие большинство голосов, не доминируют в законодательных органах: в Эстонии блок «Отечество» (возглавляемый Мартом Лааром) получил в парламенте только 28 %, в Латвии «Латвийский путь» получил только 32 % и в Литве Демократическая партия труда получила 48 %. Даже невероятно популярная Демократическая партия труда Литвы вынуждена была обращаться к другим парламентским фракциям, чтобы добиться большинства; кабинет «Латвийского пути» предпочел начать с коалиции, обеспечившей ему только 48 из 100 голосов (кабинет меньшинства); и в Эстонии блок «Отечество» вынужден был быстро сформировать трехпартийную коалицию, чтобы иметь возможность распоряжаться 53 голосами. По сравнению со странами, где на политической арене доминируют две партии (Великобритания, США), многопартийная система была в какой-то степени более демократичной, насколько это позволяла множественность точек зрения, результатом которой становились организованные группировки, стремящиеся к власти. С другой стороны, такая система делала работу законодательства более уязвимой: коалиции распадались, если из них выходила хотя бы одна сторона; члены кабинета министров выбирались не только на основе заслуг, но и с тем расчетом, чтобы в них были представлены все члены коалиции; деятельность политиков (компромиссы, маневры и сделки) находилась всегда на виду (у свободной теперь прессы), и в сознании множества граждан складывался имидж политиков как использующих власть в собственных интересах, стремящихся к большим деньгам и преимуществам служебного положения. Преемственность в политике обеспечивалась президентами (чья власть была относительно слабой в Эстонии и Латвии и относительно сильной в Литве) и «постоянным правительством», то есть тысячами постоянно работающих министерских служащих.
Во всех трех странах количество министерств было сокращено посредством ликвидации одних функций и совмещения других. Их сотрудники превращались в «слуг народа», проходя через проверку и пересмотр служебных обязанностей, так что эта часть политической жизни также подвергалась серьезным изменениям. За хаосом длительного переходного периода (1988–1993) не последовали мир, стабильность и предсказуемость, однако атмосфера в обществе после выборов предполагала, что «новые правила игры» стали общепринятыми: внешние обозреватели сочли выборы справедливыми, проигравшие планировали свое возвращение на политическую орбиту, Верховные советы были мирно расформированы и символы государственной власти переданы вновь назначенным лицам с соответствующей торжественностью и церемониями.
Вторые парламентские выборы после 1991 г., прошедшие в Эстонии и Латвии в 1995 г. и в Литве в 1996 г., следовали образцу первых: очевидная непопулярность партий, находящихся у власти (во время первых выборов это были народные фронты); расширение круга соперников — существующих и новых партий, коалиций и отдельных группировок; политические платформы, полные обещаний, но не описывающие, как именно данные обещания станут выполняться; доверие к результатам голосований, а также акцентирование внимания в предвыборной литературе к тем членам партии, кто сохранял высокий рейтинг популярности. В Эстонии за власть боролись 17 партий и коалиций, в Латвии — 19, а в Литве — 27. Результаты показали, что электорат мало разбирался в политической деятельности «наверху» в отличие от тех, кто был вовлечен в нее непосредственно. В Эстонии консервативно-националистический блок «Отечество» потерял около двух третей принадлежавших ему ранее мест в парламенте, в то время как партии с уклоном в популизм добились больших успехов. В Латвии «Латвийский путь» отступил на второе место, количество его депутатов в парламенте упало с 36 до 17. В Литве избиратели отвернулись от Демократической партии труда (ДПТ), созданной Бразаускасом, и начали больше симпатизировать правым партиям; количество мест в парламенте ДПТ упало со 141 до 50.
Вторые парламентские выборы отличались также готовностью избирателей менять свои предпочтения (в том числе весьма радикально), если им казалось, что находящаяся у власти коалиция не решает серьезных проблем, в особенности экономических. Опросы общественного мнения демонстрировали наличие группы электората, одновременно заинтересованной в «новом вхождении в Европу» и в быстрой ликвидации трудностей переходного периода, таких, как снижение доходов граждан, безработица (в том числе частичная), рост цен на продукты и социальные услуги, которые в недалеком прошлом были почти или полностью бесплатными (медицинское обслуживание, образование, общественный транспорт, центральное отопление). Некоторые из этих проблем — такие, как высокая стоимость импортных продуктов, — очевидно, требовали протекционистских мер. Для значительной части населения «новое вхождение в Европу» означало появление в стране западных инвестиций; однако платформы политических партий не акцентировали внимание на том, что подобный процесс может привести к весьма болезненным переменам как для отдельных граждан, так и для общественных институтов, поскольку это вызвало бы негодование избирателей. То, что партии и коалиции, формулируя свои политические платформы, в значительной степени опирались на данные опросов общественного мнения, определенно соответствовало общей демократизации политической жизни, однако подвергало эти партии риску впасть в популизм.
