— Здорово разбираешься, — похвалил Костя. — Ну, а кто ж там по утрам дома бывает?

— Да Вера. Она этот месяц во второй смене. Еще тетя Клава, мать ее, та нигде не работает, — охотно ответил мальчик, явно польщенный похвалой.

— А отец этой Веры на работе?

— Отец? Нет, он выбыл в неизвестном направлении.

— Как так?

— А так. Уехал куда–то и не вернулся. Тетя Клава все плачет. И я слыхал, мама говорила: «Подлец, семью бросил». А я думаю, разве можно семью бросить, это же не вещь какая–нибудь. Верно?

— Верно, брат. Этого нам с тобой не понять.

— Во–во, так и отец сказал да маму зачем–то поцеловал.

— А Вера, она что — комсомолка?

— А как же? Вполне сознательная, — солидно ответил мальчик. — Второй раз уже голосует на выборах. На заводе у себя она член комитета. Это она Петьке, брату моему старшему, сказала, когда он ее танцевать звал. И не пошла. А между прочим, с Колькой Соловьевым из четырнадцатой пошла. Так что я ее теперь презираю, с пятницы.

Не менее подробно юный дрессировщик обрисовал Косте и жильцов другой заинтересовавшей его квартиры.

Гаранин поблагодарил, попросил передать привет Рексу и, посоветовав в интересах его здоровья экономить сахар, отправился в корпус напротив.

Длительный разговор в седьмой квартире ничего не дал: старушка пенсионерка и молоденькая домашняя работница, как ни старались, не могли вспомнить, что они видели утром в пятницу из окон своих комнат.

Дверь восьмой квартиры открыла высокая худощавая девушка в скромном синем платье и с пестрой косынкой на плечах.

— Вы Вера? — спросил Костя.

— Да. А я вас не знаю. Вы откуда?

Костя протянул ей свое удостоверение.

— Проходите, пожалуйста, товарищ, — торопливо сказала девушка. — Только извините, у нас не прибрано.

Комната оказалась небольшой и очень чистенькой. Над узкой, покрытой белой простыней кроватью висел портрет Ленина, а под ним — карта Европы. Это почему–то очень понравилось Косте, и он открыто и серьезно, без обиняков, спросил:

— Вы, я думаю, догадались, по какому делу я вас беспокою?

— Ну, конечно. Тут все уже об этом говорят. Буду очень рада вам помочь.

— Тогда постарайтесь вспомнить, — внушительно и неторопливо сказал Гаранин, — хорошенько вспомнить, что вы видели утром того дня из вашего окна.

— Сейчас постараюсь, — чуть растерянно ответила Вера, жестом приглашая Костю садиться.

Оба уселись за стол. Гаранин положил на краешек шляпу и вынул записную книжку. Вера задумалась, подперев щеки руками.

— В пятницу… пятницу… Что же я делала?

— В тот день вы ходили на танцы, — подсказал вдруг Костя.

Вера подняла на него удивленные глаза.

— Правда. Откуда вы знаете?

— Это мне рассказал мой приятель из девятой квартиры, Витя, хозяин Рекса.

— Витя? — улыбнулась Вера. — А он вам не говорил, что презирает меня? — И вдруг порывисто схватила Костю за рукав пиджака. — Вспомнила! Ой, как хорошо вспомнила! Слушайте. Всему виной этот самый Витя. В то утро он играл во дворе в мяч и нечаянно попал в наше окно. Я подбежала, но мальчишек уже и след простыл. А напротив, у того самого подъезда, я увидела красивую такую черную машину, большую. Но не «ЗИС», а какой–то, наверно, иностранной марки.

— Вы хорошо это помните? — переспросил Костя, чувствуя, как забилось у него сердце, но стараясь придать голосу самый равнодушный тон, чтобы Вера могла спокойно, не торопясь, припомнить все детали.

— Конечно. В машине сидел шофер. Я его хорошо разглядела — молодой, белобрысый и с таким, знаете, птичьим лицом. Он был в кожаной куртке с молнией. А рядом сидела девушка.

— Девушка? — не выдержал Костя. — Блондинка?

— Да, блондинка.

— А лицо ее разглядели?

— Нет, — огорченно ответила Вера. — Хоть и довольно долго смотрела. Этот шофер был похож на одного парня с нашего завода. Вот я и думала: он это или нет. Потом я отошла от окна, а через несколько минут из магазина пришла мама, и мы сели завтракать. Когда я снова выглянула в окно, машина все еще стояла. А потом из парадного, того самого, — с ударением, нахмурив брови, повторила Вера, — вышел какой–то мужчина, и машина уехала. Вот, пожалуй, и все, — Вера взглянула на Костю. — Скажите, вам это хоть чем–нибудь поможет, а?

И Костя не нашел в себе сил хитрить — таким правдивым был ее взгляд, столько было в нем дружеского участия и доверия.

— Да, вы нам очень помогли, — честно признался Костя и добавил: — Я вас задержу еще немного, чтобы записать ваш рассказ.

Вера кивнула головой. Несколько минут царило молчание. Костя быстро писал. Неожиданно он остановился, что–то обдумывая, потом поднял голову.

— Скажите, Вера. Значит, ваша мама пришла домой как раз в то время, когда стояла эта машина? Она должна была ее видеть. Правда?

— Да, пожалуй, — согласилась Вера.

— Мне хотелось бы с ней поговорить. Это можно?

— Конечно, она у знакомой, в соседней квартире. Я сейчас ее позову, — поспешно сказала Вера, вскочив со стула.

— Только давайте условимся, — предупредил Костя, — вы ни слова не скажете ей о цели моего прихода. Ладно?

— Хорошо, хорошо. Я сейчас.

Вера убежала.

Через пять минут перед Костей сидела пожилая, худенькая женщина с утомленным лицом и беспокойно теребила концы накинутого на плечи платка.

Костя старался как можно спокойнее и мягче задать свой вопрос. Но получилось преувеличенно осторожно и даже боязливо. Женщина вдруг улыбнулась, и от этого все лицо ее озарилось каким–то добрым и мягким светом.

— Что это вы со мной, как с тяжело больной говорите? Так выгляжу небось? Что поделаешь, сынок, — горе у меня. Из–за него я, можно сказать, и с автомобилем этим черным познакомилась. Даже рассказывать совестно, ей–богу. Верочке тогда и то не рассказала… А тебе, кажись, для дела надо. Так уж скажу.

Костя видел, как у Веры заблестели на глазах слезы, и сам почувствовал острую жалость к этим, таким душевно сильным и хорошим людям.

— Иду я, значит, домой из магазина. И вдруг вижу, стоит этот самый автомобиль–то. Никогда к нам в дом такой не приезжал. И тут что–то мне вроде в голову ударило и глупая такая мысль пришла. «Что, — думаю, — а вдруг это мой Митя вернулся?» Я к шоферу–то подбежала и не своим голосом спрашиваю: «Чья машина? Кто приехал?» А шофер зло так глянул на меня, губы скривил и вроде отрезал: «Не вам подано. Идите себе». Ну, я опомнилась и отошла, как оплеванная. Вот тебе и все. Что ж, неужто пригодится вам это?

— Очень, Клавдия Ивановна, — с горячей признательностью ответил Костя, чувствуя, каким нелегким был для нее этот рассказ. — А скажите, вы запомнили этого шофера?

— В лицо–то? Еще как, грубияна такого.

— Ну, а номер машины, наверно, не заметили? — на всякий случай спросил Костя.

— Представь себе — заметила, — усмехнулась Клавдия Ивановна. — И как посмотрела, сама не знаю. Но вот припомнить его — уволь, не могу. Только две цифирки в голове почему–то засели, две восьмерочки, рядышком.

Костя еле успевал записывать, буквы весело плясали–по бумаге, и в голове волнами прокатывался какой–то радостный туман. Удача! И откуда только свалилась она на него?

В тот же вечер Гаранин был вызван к Сандлеру и вслед за Коршуновым докладывал о событиях прошедшего дня.

Когда Гаранин упомянул о блондинке, находившейся в машине, Сергей обрадованно воскликнул:

— Вот видите! Это же была Амосова!

Сандлер сердито поднял ладонь.

После Гаранина доложил о своей работе Лобанов, который изучал круг знакомых Любы Амосовой.

— Больше всего она дружила с Борисом Голиковым, они часто переписывались, в общем, надо думать, влюблены были. Установлены еще четыре парня и шесть–семь девушек, с которыми она дружила, все студенты. Пока подозрительны двое — Виктор Спирин и Вячеслав Горелов. Но никаких улик против них еще нет. Сбор материала продолжаю.

«Эх, Саша, — насмешливо подумал про себя Сергей, — и хочется, как всегда, похвастать, да нечем. Просто жалко смотреть на тебя».