В знак согласия я кивнул головой.

И я начал рассказывать. Меня слушали очень внимательно, так врач слушает тяжелобольного человека, стараясь точно определить причину заболевания. Я нервничал, у меня перехватывало дыхание, пересыхало горло. Мне подали стакан воды. Я ее выпил.

Открылась дверь, и вошла секретарша. Я вздрогнул и замолчал.

— Принесите, пожалуйста, чаю, желательно с лимоном, — попросил Михаил Петрович.

Подали чай. Я сделал несколько глотков, немного успокоился. Однако ненадолго.

Мне начали задавать уточняющие вопросы. Они касались моего прошлого, настоящего, обстоятельств пребывания в Вене. Расспрашивали подробно о Роджерсе, брате, интересовались мельчайшими деталями. Особенно о полученном задании. О моем обучении — как пользоваться шифросвязью. Как я должен был поддерживать связь с Центром.

— Я должен ежемесячно посылать письма на подставной адрес в Вену. Самые обыкновенные. Но вписывать любые сведения о Фокине и его семье, — закончил я.

— Любые? — переспросил полковник.

— Любую чепуху… — повторил я.

— Чепухи в этом деле не бывает… — поправил Владимир Николаевич.

— Он так сказал… Роджерс.

— Кроме добывания сведений о Фокине и его работах, членах его семьи, других заданий вам не давали?

— Нет.

— Когда вы должны отослать первое сообщение? — спросил полковник.

— Срок истекает через неделю.

— Ясно, — сказал полковник и, помолчав, спросил: — Алексей Иванович, вы все нам рассказали, ничего не упустили?

— Поверьте. Как на духу. Все, как было, — ответил я.

— Хорошо. Нам еще не раз придется возвращаться к этой истории. А сейчас ответьте, пожалуйста, кто знает о вашем приходе сюда?

— Никто, кроме вас.

— А о том, что с вами произошло в Вене?

— Тоже.

— Очень важно сохранить в тайне и дальше. Сумеете?

— Конечно. Не сомневайтесь. Это уже точно, — горячо пообещал я.

— В таком случае, Алексей Иванович, я должен вам высказать кое-какие соображения, которые могут быть полезны для вас.

— Да… — кивнул я.

— Ваша переписка с братом, как мы предполагаем, была на контроле спецслужбы иностранной разведки. Пока она носила чисто семейный характер, ничто, казалось, не предвещало беды. Хотя ваши жалобы на неудовлетворенность жизнью, естественно, не прошли мимо ее внимания. Однако, как только в одном из писем вы упомянули имя ученого Фокина, у разведки сразу обострился интерес и к брату, и особенно к вам. Дело в том, что ученый Фокин и его засекреченные работы давно интересуют разведку, и она ищет, давно любые, повторяю, любые подходы к нему…

— Случай такой, как понимаете, представился… — добавил Владимир Николаевич.

— Закуривайте… — предложил полковник, заметив мое волнение.

Я молча взял сигарету. С трудом достал из коробка спичку. Закурил.

— Дальше все пошло по известной вам схеме, — продолжал Михаил Петрович.

Я сидел перед чекистами опустив голову, разбитый, подавленный. Что я мог им сказать? Конечно, мне хотелось услышать что-то утешительное о брате, о его жизни, но не поворачивался язык спросить об этом.

— Вам могут позвонить, написать письмо, возможно, назначат встречу… — Полковник говорил медленно, с расстановкой.

Я поднял голову.

— Это будет только в крайнем случае… — вставляю я, вспомнив наставления Роджерса.

— Вот и мы говорим о крайнем случае, — продолжал полковник. — На встречу сразу не соглашайтесь. Если у вас не будет времени связаться с нами, потяните и поставьте нас в известность. Вот вам наши телефоны. — И он протянул мне листок бумаги. Затем внимательно посмотрел на меня и решил:

— Ну, а об остальном в следующий раз. Время у нас есть. Сейчас вы взволнованы. Немного отдохните, а затем мы через два-три дня встретимся и обо всем договоримся.

— Да… Да… Охотно, — согласился я.

Сегодня, разумеется, волнений было больше чем предостаточно. На всякий случай я спросил:

— Теперь писать не нужно?

Чекисты невольно переглянулись.

— Вы имеете в виду Роджерсу? — спросил полковник. — Пока нет… Когда надо, мы скажем. Конечно, он не успокоится и, возможно, пойдет на шантаж. Но опасаться вам нечего.

Кажется, я не все понял. Полковник догадался, о чем я думаю.

— Что касается брата, то переписку с ним прекращать не надо. Переписывайтесь, как ни в чем не бывало. Держите нас в курсе всех ваших дел.

— Да, да…

— И на прощание последний вопрос… Дочь ваша встречается с сыном Фокина по-прежнему?

— Да.

— Ну и правильно. Пускай молодые люди сами улаживают свои дела.

…Ушел я, когда начало смеркаться. Порывистый ветер поднимал пыль, метался по улице. Но я не обращал внимания.

Вечер… Обыкновенный московский вечер, когда все куда-то спешат. Я шел медленно. Мне хотелось улыбаться и здороваться с каждым встречным.

Удивительное настроение…

Я шел, помахивая пустым портфелем, как приезжий, который неожиданно попал в большой город и сейчас с интересом и восхищением осматривается по сторонам.

Портфель стал легким, почти невесомым, хотя я вынул из него только тюбик «Поморина», фотоаппарат «Минокс», которым меня снабдил Роджерс, и пачку писем.

С письмами внимательно ознакомятся и вернут…

Кажется, прошла целая вечность и я с невероятным трудом дождался вот этих минут. Я могу просто идти, не страшась и не оглядываясь. Я могу думать о чем-то хорошем… Хотя сразу невозможно забыть недавние события.

Улицы Вены… Роджерс… Растерянное лицо Зори… Опять Роджерс…

Людской поток торопливо растекался по улицам, нырял в метро, в подземные переходы.

Рабочий день позади. Люди возвращались по домам. И никто из них не подумает обо мне: человек вырвался из беды, и не простой, а страшной беды. Человек был на краю огромной пропасти. Он делал к ней последний шаг…

Нет… Этого никто не знает. Даже не представляет! И не должен знать, кроме тех, кому положено. По привычке я заглянул в гастроном. Разноцветные марки вин на полках плясали перед глазами. Дразнили. Манили. С чувством собственного достоинства прошел мимо. Зашел в кондитерский отдел. Купил торт, конфеты. И снова влился в людской поток.

Мне, наверное, необходимо побольше бывать среди людей. Нужно избавиться от воспоминаний. Забыться. Но теперь без помощи водки.

Домой пришел поздно. Усталый, довольный, счастливый.

— Где ты пропадал? С ума можно сойти! — упрекнула жена.

Я поставил портфель. На него не обратили внимания. Думают, что там инструменты. Выложил из него покупки.

— Что это такое? Марина, посмотри на отца…

— Разбирай — и быстро все на стол. Марина, Лена, помогайте маме!.. — приказал я.

Первой подходит Марина.

— Невероятно… Что произошло?! По какому поводу? — говорит она.

Лена стоит на месте, смотрит, улыбается.

— Что случилось? Можешь сказать? У тебя же высокая температура… Куда сбежал? Перепугал всех, — засыпала вопросами жена.

О какой температуре может быть речь… Ее не было! Ничего не было! Хотя я был на бюллетене и мне назначен постельный режим.

Раздался телефонный звонок. Я опередил всех, схватил трубку.

— Слушаю… А, это вы, молодой человек. Здравствуйте! — отвечаю я и зажимаю рукой трубку. — Виктор! — кричу я, чтобы услышала дочь. — Как поживаете, Виктор? — Именно в это время появилась в коридоре Марина. — Сейчас. Передайте привет Ивану Петровичу. Даю трубку Марине.

— Виктор, если можешь, приезжай к нам поскорее! — Марина повесила трубку.

— Молодец! А я не сообразил позвать его. Эй вы, наследники, я голоден как буйвол. Поторапливайтесь, если вам дорога жизнь кормильца. Слышите?

Жена и дочь все еще с удивлением, даже с беспокойством поглядывали на меня.

— Да, чуть не забыла, тебе звонили с работы… Интересовались твоим здоровьем… — сказала Марина.

— Теперь я абсолютно здоров… — многозначительно заявил я.

Опять на лицах удивление. Но никто вопросов не задает.

— Папа, а тебе письмо пришло, — вдруг говорит Лена.