– Изворачивается до последнего, – поддержал я. – Даже очевидных фактов не признает, все наотрез. Добром от него ничего не добьешься…

– Надо его подмануть, сукинова сына, – неожиданно предложил Пасюк.

– Да? А как? – с надеждой посмотрел на него Свирский.

– То я нэ розумию, Лев Олексеевич, – растопырил огромные ладони Пасюк. – То у нас Глеб Егорович мастак…

Немножко посмеялись, но я про себя подумал, что какая-то истина в словах Пасюка есть – на фронте довольно часто получалось, что доставали хитростью то, чего нельзя было добыть с бою. А Жеглов сказал:

– У нас остается пока что единственный канал, где мы знаем хотя бы кого персонально искать. Это подружка Фокса – Аня.

– Да, я уже думал об этом, – сказал Свирский. – У вас кто ею занимается?

– Шарапов, – сказал Жеглов. – Он и по вокзалам, и по кличкам, и по оперучету ее проверяет.

– Ладно, – кивнул Свирский. – Тогда хватит заседать, все усилия направьте сейчас в эту сторону. Для проверки на вокзалах я вам еще шесть человек немедленно выделю, как раз в третьем отделе вчера группа Коногонова освободилась. Вечером доложите о результатах…

Время бежало быстро, а никаких сколько-нибудь приличных следов Ани не обнаруживалось. И все время скребла мыслишка: а на кой, собственно говоря, ляд мы приберегаем телефон бабки Задохиной? И незадолго до обеда я сказал Жеглову:

– Слушай, Глеб, что нам мешает попытаться вытащить Аню по телефону бабки?

– Спугнем их… – сказал Глеб механически, потом оторвался от своих бумаг и внимательно посмотрел на меня, словно додумывая мысль, которую я не высказал. Потом улыбнулся: – Смешно, Володька. Иногда принимаешь какую-нибудь вещь как аксиому. Дерево твердое, молоко жидкое. А масло? Масло ведь бывает не только твердое, но и жидкое, так? Вот и телефон Задохиной конспиративный. И точка. А какой он сейчас, когда мы Фокса взяли, к богу конспиративный? Что мы, банду спугнем? Так их уже спугивать некуда. Тем более что жулики они отчаянные и нам нечего надеяться, что они угомонятся.

– Вот и я так полагаю, – сказал я. – Давай только подумаем, как хитрее ее вытащить.

– Не об этом надо думать, – покачал головой Жеглов. – Вытащим как-нибудь. Думать надо о другом – что мы с ней будем делать? А если она не знает или не захочет нам показать банду?

– А что мы теряем? – спросил я. – Допросим, а там видно будет…

– Не-е, это ты не прав, Шарапов, – протянул Глеб. – Нам надо иметь четкий план. Ты ведь небось разведкой так не занимался: пойти туда – не знаю куда, принести то – не знаю что? Надо себе точно представить, что именно нам от нее, от Ани, значитца, нужно и каким способом это добыть. Вот когда придумаем, тогда поговорим…

Долго я сидел и размышлял обо всем этом, и все время мне мешала мысль о том, что, прежде чем допрашивать Аню, ее надо как-то вытащить, зря Жеглов отмахивается от этой задачи, будто можно взять ее и вытащить из кармана. Пасюк прав, конечно: надо ее как-то "пидмануть" – в лоб, нахрапом, с подругой Фокса не справиться. Так и этак выстраивал я разные комбинации, даже на бумаге рисовал, и каждый раз оказывалось, что от того, как мы ее заманим на встречу с нами, будет зависеть все остальное. И еще я понял: иначе как изнутри мы сейчас банду взорвать не сможем…

Значит, еще раз, сначала. Вытаскиваем Аню. Как? С помощью Волокушиной? Не годится. Фокс ей даже звонить-то по этому телефону запретил, и на свидание с ней Аня, скорей всего, не пойдет… А выстрел окажется холостым… С кем же Аня захочет встретиться? Пожалуй… пожалуй… только с человеком, у которого есть известие от Фокса… Так, так, вроде нащупывается… У кого может быть такое известие? Тоже ясно – только у человека, с которым Фокс сидел в одной камере. Так. И этот человек вышел на волю… Почему? Почему вышел на волю?.. Ну ладно, это мы придумаем… Есть, допустим, у сокамерника письмо для Ани… или поручение на словах… Письмо она может потребовать послать по почте… Хотя нет – надо же адрес дать!.. Так, так… Встретились, допустим… Но ведь тащить ее к нам нелепо… Ее самое и сажать-то не за что, пока не доказано соучастие в банде…

Есть идея! Есть! И я помчался в управленческую библиотеку…

Конвоир прищелкнул сапогами, расцепил наручники, и Фокс с облегчением потряс затекшими кистями, приветливо мне улыбнулся:

– Здравствуйте, Владимир Иваныч…

Каким-то непостижимым образом он уже знал каждого из нас по имени-отчеству и на допросах преимущественно дурачился, сводя все ответы к шуткам, выступал этаким жизнерадостным придурком, которого несчастная страсть к игре и женщинам ввергает каждый раз в неприятности. Я протянул ему записку Груздева и сказал:

– Мы нашли ваше письмо с угрозами в адрес Ларисы Груздевой. Это будет очень веским доказательством по делу.

Он, небрежно улыбаясь, взял записку, прочитал ее, поцокал языком:

– Опять ошибка, Владимир Иваныч. Это не мое письмо.

– Как не ваше, а чье же?

– Не знаю! – Фокс развел руками. – Это не я писал.

На этот раз уже хитро заулыбался я:

– Мы предвидели, что вы будете отказываться. Еще бы, такая улика! Но графическая экспертиза все докажет…

– Пожалуйста, – ухмыльнулся Фокс. – Доказывайте…

Я взял со своего стола листок тонкой оберточной бумаги, карандаш, передал Фоксу:

– Пишите: образец свободного почерка гражданина Фокса Евгения…

Фокс, не споря, написал, поднял голову в ожидании дальнейшего. Я объяснил ему:

– Для экспертизы потребуются три документа: образец свободного почерка, образец диктовки и, наконец, образец вашего письма, не связанного с этим уголовным делом.

Фокс снова ухмыльнулся:

– Тогда вам придется разыскать мои школьные сочинения. Правда, боюсь, что в войну они пошли на растопку за отсутствием художественной ценности…

– Ничего, нас устроят ваши снабженческие заявки на сатураторы.

Фокс пожал плечами, спросил:

– Ну, что дальше?

– Дальше пишите свободно, что хочется. На ваше усмотрение.

Фокс взял карандаш, послюнил его – на глянцевитой поверхности оберточной бумаги химический карандаш оставлял слишком бледный след – и начал писать, преувеличенно старательно, хитро поглядывая на меня.

Вывел несколько строк, покрыв бумагу кривыми колючими буквами, показал мне:

– Хватит, что ли?

На бумажке было написано: "Добрый хороший мальчик Фокс мучается здесь в тюряге ни за что, нет правды на свете, нет счастья в жизни. Мучители не кормят, зажали мою служащую карточку, и в очко сыграть не с кем".

– Все шутите, Фокс, – сурово пробурчал я, в глубине души очень довольный, что он принял мою игру. Беспокоило только, не сорвался бы он с крючка в последний момент. – Теперь текст под диктовку. Вот еще бумага, надпишите ее: "Фокс Евгений Петрович".

Он взял бумагу, надписал. А я сказал, показывая ему книжку, взятую под честное слово на два часа:

– Вот из этого учебника я вам буду диктовать разные предложения. А вы записывайте, по возможности без ошибок.

– Ну, это еще надо посмотреть, кто из нас с ошибками пишет, – нахально сказал Фокс и приготовился писать.

– "Лев Кассиль". С новой строки. "Что это значит – нет биографии? Это все старомодная интеллигентщина, дорогой мой. Не биография делает человека, а человек биографию. С биографией родятся только наследные принцы", – продиктовал я, – Готово? Давай дальше, с новой строки… "А. С. Пушкин". С новой строки. "Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но переменять его на четвертого не желаю: от добра добра не ищут…"

Фокс старательно скрипел карандашом, время от времени слюня его, и я подумал, что, пока он с интересом относится к развлечению, которое я ему предложил, надо печь свои пироги.

– Готово? – спросил я. – Так, прекрасно. Еще одно. С новой строки. "Борский". Так. С новой строки. "Весточка моя с синего моря-океана. Здесь сильно штормит, боимся, как бы не потонуть. Боцман наш по болезни уволился, шлю тебе с ним, Анюта, живой привет, будь с ним ласкова, за добрые слова его одень, обуй и накорми – вечно твой друг". Так, число теперь поставь, распишись. – Я взял обе бумажки, вернулся за свой стол, а Фокс принялся своим немыслимо красивым платочком с вензелями по углам вытирать руки. Покончив с этим, он поднял глаза, и, наверное, слишком уж самодовольное у меня было лицо, потому что он вдруг спросил с подозрением: