Танцовщицы нестройным хором поздоровались с хозяином.

Фан был невысокого роста, носил короткую стрижку, которая в сочетании с чуть приплюснутым носом придавала ему сходство с профессиональным боксером. Когда Фан молчал, он мог показаться суровым, но открытая, наивная улыбка делала его лицо простым, добродушным и даже глуповатым.

Фан пересек зал и нырнул вниз по лестнице на кухню. Там уже давно шла работа. Маленькие китайцы-поварята шинковали, отбивали, резали, месили. Фан пробежал по кухне, остановился возле кипящей кастрюли, взял ложку и попробовал, что варится.

В дальнем углу кухни взвешивали телячьи туши. Командовал у весов Сергей Александрович Томилин, бывший князь, а ныне шеф-повар кабаре «Лотос».

Ему было уже шестьдесят пять, но выглядел он крепким и бодрым. Несмотря на титул и возраст, он выполнял свои обязанности тщательно, с достоинством. За все время работы в «Лотосе» Сергей Александрович ни разу не пожаловался и даже виду не подал, что ему тяжело. Со всеми, начиная с хозяина и кончая поварятами, он был одинаково сух и ровен, терпеливо переносил все тяготы своего нового положения, никак не пытаясь его облегчить. Он верил в то, что происходящее с ним — расплата за прошлую жизнь и нужно лишь ждать и верить в будущее. Ночью в долгих молитвах он просил об одном: помочь ему дожить до возвращения на родину, а там хоть сейчас же умереть.

Почему Сергей Александрович не возвращался, понять было трудно: никакой ненависти к Советской власти он не питал, открыто против нее не выступал, в заговорах не участвовал. И конечно, вернись он в Советскую Россию, не пришлось бы ему стоять по двенадцать часов у плиты, нашлась бы возможность использовать юридическое образование и тридцатилетний опыт работы, но он медлил, тянул, словно на что-то надеялся, хотя надеяться было не на что. Никого из близких, кроме работницы Анфисы, приехавшей вместе с ним сюда, у Томилина не осталось, дни бежали, он старел, а Советская власть стояла и рушиться не собиралась.

Сергей Александрович увидел подходившего к весам Фана, отошел в сторону и почтительно поклонился.

— Доброе утро, князь, — весело сказал Фан и обратился к взвешивающему туши: — Снимайте, снимайте, моя очередь.

Туши оттащили в сторону, на весы встал Фан.

— Будьте любезны, князь... — попросил он, и Сергей Александрович стал снимать гири.

Томилин весьма уважительно относился к Фану. Ему нравились странности хозяина, его энергия, деловая хватка.

— Что такое? — изумленно проговорил Фан, уставившись на весы. — Опять набрал? — Он хлопнул себя по животу, спрыгнул с весов. — Ничего, спустим! — Потом подошел к Томилину, спросил негромко: — Ну что, князь, домой не тянет?

Старик посмотрел на Фана, потом вынул из кармана письмо, нашел нужное место.

— «Окротделнаробраза при Наркомпросе РСФСР», — с трудом, по слогам прочитал он. — Вот что теперь находится в моем доме, и меня туда не тянет... Я лучше здесь, у плиты.

Говоря это, князь кривил душой, но Фан ничего не сказал, только засмеялся. Потом крикнул наверх:

— Шпазма! Сегодня шестерых повезу! Нет, семерых! — Повернулся к повару: — Князь, меня огорчает, что русские обижают друг друга. Что делать?

— Это от отчаяния, — сказал старик. — От одиночества.

— А как же ты?

— Я? — Князь усмехнулся. — Меня нет! Никаких связей. Стратосфера. Ноль градусов.

У входа в кабаре на улице, вокруг деревянной тележки зеленщика, толпились мальчишки. Семеро уже сидели в тележке.

Зеленщик, молодой китаец, в закатанных до колен холщовых штанах и таких же, как у Фана, плетеных тапочках, стоял рядом. Он каждое утро привозил на кухню «Лотоса» зелень и специи, а потом хозяин кабаре на его тележке катал детей.

Когда-то Фан помог отцу зеленщика, старому больному человеку, — достал ему лекарство, дал денег, нанял врача. Старик выздоровел. В знак благодарности сын хотел, не имея ничего другого, всю жизнь возить Фану зелень бесплатно, но тот отказался и продолжал ее покупать.

— Здравствуй, Гу, — сказал Фан и протянул зеленщику руку.

Тот с почтением принял пожатие.

— Как отец? — спросил Фан.

— Спасибо, господин.

Фан снял с тележки одного из мальчиков, посадил другого — потяжелее. Взялся за ручки тележки и побежал. Оставшиеся мальчишки бросились следом.

К этой странности чудаковатого китайца — бегать каждое утро с тележкой по улицам — в городе уже привыкли. Время от времени Фану попадались знакомые, и он раскланивался с ними, не останавливаясь. Поравнявшись с цирюльней, он кивнул японцу парикмахеру, который брил в это время какого-то европейца. Японец помахал Фану рукой.

— Кто это? — спросил парикмахера европеец.

— Хозяин кабаре, здесь недалеко. Пьет только молоко, не курит. И бегает. — Парикмахер повертел пальцем у виска, засмеялся: — Такой немножко... Но хороший человек, веселый!

Владелец кабаре «Лотос», китайский подданный Фан Ючунь, на родине, в далеком Казахстане, был известен как пропавший без вести участник гражданской войны, кавалер двух орденов Красного Знамени, единственный сын в роде Чадьяровых — Касымхан.

Три года прошло с тех пор, как Чадьяров появился в Харбине, но ни задания, ни связи он пока не получил.

Объектом его внимания в самом общем виде служили антисоветские белоэмигрантские организации, их деятельность. Именно поэтому обслуживающий персонал «Лотоса» состоял в основном из русских эмигрантов, осевших в Харбине. Это во многом определяло круг посетителей кабаре: они были почти сплошь русскими.

Раньше, когда много времени уходило на укрепление своего положения, установление контактов, Чадьяров не так остро ощущал свое одиночество. Теперь же, когда он был совершенно готов к работе, каждый день становился для него мучительно длинным. Даже та информация, которой он сейчас обладал, была бы важна там, на родине. Но без связи он не мог ее использовать. А связи все не было. Приходилось, похоже, попусту вести дела кабаре или чудить вот так, катая мальчишек в тележке.

...Чадьяров пробежал мимо высокого подъезда, над которым сияла медная вывеска «Фудзи-банк. Токио. Харбинское отделение». Увидел на балконе человека, приветливо улыбнулся ему.

Там, на втором этаже банка, находился кабинет управляющего, господина Тагавы. В банковских операциях управляющий разбирался слабо, да от него этого и не требовалось, потому что господин Тагава был профессиональным разведчиком. Седой, для японца довольно высокий, в отлично сшитом фланелевом костюме. Он еще немного постоял на балконе, глядя вслед убегавшему Фану, потом вернулся в кабинет.

События последних дней в Японии доставили сотрудникам банка много хлопот. Центр слал шифровки, из которых явствовало, что готовятся большие перемены. И сам господин Тагава, и его сотрудники вот уже трое суток спали по нескольку часов.

— Ну как он?

— Кто, господин управляющий? — не понял помощник.

Тагава кивнул в сторону улицы, откуда доносились удаляющиеся крики детей. Помощник, догадавшись, улыбнулся:

— А-а... Ничего особенного. За все время, что мы наблюдаем, ничего особенного.

— Вы делали ему предложение?

— Впрямую — нет. Так, вскользь говорили.

— Ну?

— Улыбался, благодарил за честь. Обещал обратиться в случае необходимости.

— Он китаец?

— Казах, из Синьцзяна. Сын знатных родителей. Пострадал от Советов. Бежал. Родителей расстреляли. Обычная история. Теперь китайский подданный.

— Проверяли?

— Да, господин Тагава.

— Как у него дела?

— Последнее время хорошо. Расцвел.

— А что он вытворяет каждое утро с газетами?

Помощник улыбнулся:

— Борется с политикой.

— Зацепиться есть за что?

— Найдем, — кивнул головой помощник. — Если нужно, зацепим.

Миновав «Фудзи-банк», Чадьяров отметил про себя, что управляющий господин Тагава появился в банке необычно рано. К чему бы это?