— Это что же... — без всякого энтузиазма сказал Мокшин. — Выходит, надо скоро ждать рудное тело?

— Конечно! Именно эти известняки покрывают бокситы. Так что надо быть в готовности. Главное — сразу на двух буровых! У Осинцева и Ушакова. Это в двух километрах друг от друга. Вы понимаете, что сие значит?

— Понимаю, — со значением в голосе сказал Мокшин, и, поняв смысл, который вложил он в это слово, Володе захотелось изо всей силы залепить ему в лицо тяжелым куском породы.

Возняков же был далек от всяких подозрений. Он по привычке рассуждал вслух:

— Образцы эти подняли часа два назад. Вероятность аварий теперь сведена к минимуму. И Ушаков, и Осинцев обсадили скважины трубами. Значит, вывалов не будет. Если будут бурить с такой же скоростью, как сейчас, то...

— То завтра к вечеру можно ждать боксит, — досказал за него Мокшин.

— Почему к вечеру? — энергично возразил Возняков. — Днем. Даже утром! Все может быть! Так что выходной день назавтра отменяется.

— Понятно.

— Не вижу энтузиазма, — рассердился на Мокшина Возняков. — Приказываю, товарищи участковые геологи, завтра с утра безотлучно находиться на буровых. Запаситесь провиантом и всем прочим. Ясно?

— Ясно! — бодро отчеканил Володя.

— Надо так надо, — согласился Мокшин, что-то решив. — За мной дело не станет. Возьму у Тихона Пантелеевича ружьишко и отправлюсь пораньше на участок.

Володю его слова насторожили.

— Это хорошо, — одобрил Возняков. — Только зачем ружьишко?

— Поброжу по лесу. Постреляю. Может, добуду на общий стол зайчишку или глухаря. На днях несколько штук вспугнул. А то на вышке без дела сидеть — мучение чистое. Помрешь со скуки.

— Ладно. Берите ружьишко, — согласился Возняков. — Только смотрите у меня. Не прозевайте рудное тело. Ко времени быть на месте. Голову оторву, если контакт прозеваете!

— Не прозеваю.

— Проверю. К обеду я сам буду на участке. Раньше не поспеть, — с сожалением сказал Возняков.

— Ему что... Привык мотаться день и ночь, — ворчал Мокшин, когда они шли домой. — И другим покоя не дает. Торчи там сутками теперь. Жди его величество боксит...

— Для этого и работаем, — сказал Володя. — Отдохнем после войны.

— Работаем... — Мокшин, видимо, не считал нужным таить при Володе свое настроение. — Работать надо с умом. Без горячки. Если нужно тебе круглосуточное дежурство на буровой — поставь сменных коллекторов.

— Где их взять. Людей без того не хватает!

— И ты туда же! — проворчал Мокшин. — Молодой. А я уже уставать от этой вечной лихорадки начал. Вознякову что! Он будет спать сколько захочет, а ты изволь в раннюю рань на участок тащиться.

Володя промолчал. Не хотелось впутываться в никчемный спор. Он уже ненавидел Мокшина и чувствовал, что скрывать эту ненависть ему становится все труднее. В споре могло вырваться неосторожное слово. «Вознякова мажешь, сволочь, — мрачно думал он. — Подожди, себя клясть будешь!»

Семья Вознякова жила в Сосногорске. Жена работала врачом, сын и дочь учились. Володя слышал от сотрудников, что Олег Александрович очень любит их и сильно скучает в разлуке. Но беспокойный характер и привязанность к своей профессии заставляли его долгими месяцами быть вдали от семьи.

Откровенная неприязнь к Вознякову, которую Мокшин не желал скрывать, а главное, его слова о ранней охоте встревожили Володю.

«Что-то ты задумал, волчина, — продолжал сердито думать он. — Ясное дело. Только что? Нет. Тебе, Володька, нельзя сегодня ехать в Медведёвку. В другой раз». Вспомнив о Наде, он с еще большей неприязнью покосился на продолжавшего ворчать Мокшина. Из-за этого человека с нетерпением ожидаемое первое свидание могло не состояться.

В последние дни Володя с Надей встречались всего два раза, да и то мимоходом. Надя все время куда-то спешила, была озабочена и утомлена. Оба раза они виделись в конторе, в присутствии многих людей, и потому поговорить не пришлось. Только одобрительный взгляд больших лучистых глаз был наградой Володе за сдержанность, ненавязчивость. А быть таким ему становилось все труднее. Его так и подмывало подойти к Наде, сказать ей что-нибудь хорошее, чтобы исчезла хмурая складка на переносице, осветилось сдержанной улыбкой нежное, почти детское лицо. Вчера он не сдержался — оторвал субботний листик календаря и тайком показал его Наде. Она чуть порозовела, промолчала и только взглядом сказала: жду. Сегодня она не приезжала в Заречье.

Сейчас Володя шел рядом с Мокшиным и от сознания того, что поехать к Наде все же не придется, был полон злости и непонятной грусти. Даже во вторник, когда осматривал вещи Мокшина, он не испытывал к тайному врагу такой ненависти, как сейчас.

Обнаружить тогда ничего не удалось. Носильные вещи, всякие житейские безделушки. Из заслуживающего внимание были только деньги. Двенадцать пачек красных тридцатирублевок. Новеньких, хрустящих, в банковских бандеролях. Несчастный жених оказался не таким уж нищим, как казалось после его грустных рассказов. Деньгам Володя не удивился. Он почему-то считал, что так и должно быть. Еще была в чемодане большая металлическая коробка. Как ни бился, открыть ее не удалось. Какой-то хитрый запор крепко держал крышку.

В тот день за ужином Мокшин был необычайно разговорчив, почти весел. Володе даже почудилось, что от него попахивает водкой. Квартирант сочувственно говорил о горестях неудачливого Вознякова, а Володе нет-нет да казалось, что во взгляде блестящих мокшинских глаз проскальзывала усмешка: «Что, обыскал? Нашел? Молокосос!» Эти ехидные поглядывания вывели Володю из себя. Он раньше всех встал из-за стола и ушел во двор колоть дрова.

В тот же вечер Володя связался по радио с Клюевым. Очевидно, злость помогла. Он не допустил ошибок в радиообмене и даже не волновался, когда услышал далекий писк клюевского передатчика. Все казалось само собой разумеющимся: и маленькая батарейная рация, скупо освещаемая ручным фонариком, и шуршащее под ногами сено, и вся ночная таинственность родного сеновала, на котором он был вынужден от кого-то и зачем-то прятаться. Он сообщил Клюеву результаты осмотра мокшинских вещей и даже пожалел, когда тот дал «ец» — конец связи. С сеновала уходить не хотелось. Было противно снова видеть ехидно-веселый прищур мокшинских глаз.

Уже потом, развалившись на своем сундуке, Володя понял, что злость его была напрасной. Мокшин был действительно пьян и городил чепуху. На свое имущество он не обратил никакого внимания.

«С чего бы он хлебнул?» — подумал тогда Володя.

— Ну, собирайся, жених! — сказал Мокшин после ужина. — Заждалась, наверно, невеста.

— Ты это брось!

— Молчу, молчу, — хохотнул Мокшин и бросил на спинку стула пиджак. — Облачайся.

— Да я передумал... Холодно. И вообще...

— Ты что, с ума сошел?! — всполошился Мокшин.

— Работа завтра важная. Какие уж тут танцы, — стал неохотно объясняться Володя.

— Работа! Вы посмотрите на него! Его такая дивчина ждет, а он о работе рассуждает. — Глаза Мокшина беспокойно ощупывали лицо собеседника. — До утра успеешь сто раз вернуться. На вышке отоспишься. Времени у тебя будет предостаточно. Это только Возняков может считать, что до руды дойдут завтра. А на самом деле...

— Ладно, поеду, — изменил свое решение Володя. Он счел ненужным возбуждать подозрительность Мокшина. — Щегольну в твоем обмундировании. Только ты того... если не вернусь вовремя... Загляни к Осинцеву. А то съест меня Возняков.

— Какие могут быть разговоры! — Мокшин явно обрадовался, засуетился. — Все будет в порядке. Езжай спокойно.

«Ему зачем-то надо выпроводить меня, — думал Володя, натягивая костюм. — Я в чем-то могу ему помешать. — Тревога росла. Вдруг его осенила догадка: — А если он задумал новое преступление?»

— Костюмчик будто на тебя шили, — меж тем оживленно продолжал Мокшин. — Красавец!

«Не радуйся, — мрачно думал Володя. — Никуда я не поеду. В сосульку превращусь, но до утра с дома глаз не сведу. На сей раз у тебя ничего не выйдет!»