Работа не клеилась, все валилось из рук. Шесть дней, прошедших с Марусиного отъезда, Алексей прожил словно в каком-то мутном оцепенении. По его настоянию отряд Филимонова выступил на сутки раньше срока, и прибыл вовремя…

В десятом часу вечера Филимонов позвал Алексея пить чай к мельнику. Не успели сесть за стол, как в сенях затопали, дверь ударила в стенку, сбив стоявшее на табуретке ведро с водой, и в комнату влетел Федя. За ним всунулись чоновцы из дозора.

Федя был без пальто. На стоптанные ботинки комьями налипла грязь. Штаны и розовая в горошек рубаха были мокры насквозь. Волосы, распавшись на пробор, прилипли к искаженному лицу.

– Скорей! – крикнул он с порога. – Братцы, родненькие, скорей!

Алексей, рукавом сметая чашки на пол, бросился к нему.

– Что случилось?!

– Маруся!.. Смагины там…

– Где?

– В Белой Кринице!

– Маруся! Что Маруся?

– Замордуют ее! Смагин свадьбу затеял!

– По коням! – приказал Филимонов, хватая с лавки шинель.

Через несколько минут отряд мчался по степи. Ветер метал в лицо пригоршни дождя. Чавкала под копытами развязшая дорога. Гнулись к конским шеям бойцы. Сзади, на тачанке, кутаясь в попону, трясся Федя.

О многом сказали Алексею Федины слова.

«Свадьба!» Бандитская «свадьба»! Кто в ту пору не знал, что это означает! В селах и деревнях, затираненных бандитами, вербовали атаманы девушек на короткую забубённую любовь. Какой-нибудь расстрига-поп в несколько минут окручивал их, используя вместо аналоя уставленный бутылями стол, шумел над деревней пьяный разгул со стрельбой и матерным ревом, а потом, попировав, атаман неделю-другую таскал свою жертву за собой по степи в тачанке, а то, случалось, бросал уже наутро после «свадьбы». Много было в деревнях таких несчастных, раздавленных позором, зараженных мерзкими болезнями бандитских «жен», отмеченных на свою беду недолгим вниманием веселых атаманов.

Перед глазами Алексея стояло смазливое, с светлой бородкой и красными пятнами на переносице лицо «студента». Он вспоминал его недобрый взгляд, и страх за Марусю теснил грудь.

Скорей! Скорей! Только бы успеть! Только бы добраться вовремя!

В эти минуты он даже забыл о Маркове…

А случилось вот что.

Как и предсказывал Адамчук, приезд учительницы вызвал большое оживление среди деревенских женщин. Год назад умер старый школьный учитель, новые ехать боялись, с ребятишками не было никакого сладу. Марусю встретили хорошо, посетовали только, что больно уж молода. Спросили, когда начнет уроки. Маруся сказала, что недельку поживет, привыкнет, оглядится, а там и начнет с богом.

Была в деревне школа – большая низкая изба со слепыми оконцами, точно бельмами, затянутыми копотью и паутиной. В ней стояли колченогие лавки и длинные столы, до черного блеска затертые ребячьими локтями. Использовали эту избу для деревенских сходок, а до воцарения в районе братьев Смагиных – под сельскую раду. Тут же, за классной комнатой, имелась довольно большая и теплая кладовка, без окон, но вполне пригодная для жилья.

В первый же день то приезде Маруся повязала голову цветной косынкой, подоткнула подол и принялась за уборку. Федя тоже был «пущен в дело». Он вначале запротестовал было, но Маруся так цыкнула на него, что пришлось уступить, тем более что в положении глухонемого не особенно разговоришься. Впрочем, он скоро примирился со своей участью. Легкая, быстрая, полная упругой девичьей силы, Маруся с таким энтузиазмом взялась за наведение порядка, что было весело подчиняться ей, и тогда обнаружилось, что совсем не унизительно для мужского достоинства мыть окна, обтирать со стен пыль и паутину или, ползая на коленях, скрести найденным в кладовке обломком косы серые замытые доски иола…

Весь день к ним наведывались бабы, расспрашивали, откуда да что, пугали бандитами, жалели Марусю, что такая молодая, а уже столько натерпелась – родителей потеряла, через всю Россию пробиралась с убогим на руках, – и «убогого» жалели… Принесли яиц и молока. Бабы были общительны и разговорчивы. Уже к вечеру Маруся знала, кто в деревне со Смагиным запанибрата. Узнала она также, что на неделе раза по два бандиты заглядывают сюда. Вот не приезжали дней пять, значит, скоро будут.

И действительно, они приехали в середине следующего дня. Шел дождь, сквозь слезящееся окошко Маруся с Федей видели, как по улице протрусили съежившиеся, увешанные оружием всадники, направляясь к дому местного старосты Матуленко, солидного благообразного мужика, которому Маруся отдала свои и Федины документы. Тачанки, запряженные четверней, ехали сзади. Сидевшая в гостях у Маруси бабенка всполошилась, ахнула: «Пожаловали!» – и убралась домой.

Федя залез на чердак и оттуда сообщил, что Смагины привезли к старосте раненого. Спешились… Раненого сняли с тачанки, ведут. Пошли по хатам. Коней не распрягают. Идут сюда…

Бандиты, видимо, не знали еще, что в деревне новая учительница. Заметив промытые окна в заброшенной школе и подметенное крыльцо, удивились и заглянули. Их было трое.

– Эге! – проговорил один из них, щетинистый, с разрубленной щекой. – Это еще что за краля?

– Я здешняя учительница, вчера приехала, – сказала Маруся спокойно.

– Учительша? – изумился бандит. – Этакая-го пигалица? Врешь! Бумага есть?

– Мои документы у старосты.

– Санько, – мигнул он товарищу, – беги к Матуленко, скажи батькам, шо тут большевичка объявилась.

– С ума, что ли, сошел! – сказала Маруся. – Я не большевичка.

– Там увидим!

Молодой Санько затопал по грязи к дому старосты.

– А это кто? – спросил бандит, указывая на Федю, который с любопытством разглядывал пришедших.

– Это мой брат, он глухонемой.

– Нёмый? – недоверчиво проговорил бандит. – Поди-ка сюда, ты! – обратился он к Феде. – Иди, говорят!

Федя вопросительно посмотрел на Марусю.

– Иди, Феденька, иди, – сказала она, показывая пальцем на бандита. – Не бойся, иди…

Федя подошел.

– Так ты, сталоть, нёмый? – спросил бандит. И вдруг вытянул Федю плеткой по плечу.

Никто, кроме Маруси, не мог оценить Фединой выдержки. Он отшатнулся, присел от боли, но не издал ни звука.

– Что ты делаешь! – закричала побелевшая Маруся, закрывая Федю собой. – Больного бьешь!

Федя, опомнившись, что-то плаксиво и обиженно залопотал.

– Що робышь! – недовольно сказал второй бандит. – Це ж убогий!

– Ничего! – засмеялся первый. – Съест, не вредно. Это для проверки…

Затем они уселись на лавку и стали ждать. Первый бандит как ни в чем не бывало задавал Марусе вопросы, откуда они, кто их прислал, кого знают в деревне. Маруся отвечала односложно, отворачиваясь и гладя по голове всхлипывающего Федю.

Под окнами зачавкала грязь. Дверь хлопнула, и перед Марусей предстали Григорий Смагин (она сразу узнала его по описанию Алексея), его брат, обрюзгший, с отечными испитыми щеками, одетый в щегольской романовский полушубок, и еще четверо.

– Ну-ка, покажите мне учительницу! – сказал Смагин Григорий. – Вы?!

Он уставился на Марусю, и глаза его, пустые, наглые глаза бывалого женолюба, стали маслеными.

– Вот не ожидал ничего подобного! Тю-тю-тю… – сказал он, оглядываясь на брата. Тот слегка кивнул.

– Здравствуйте, мадам! – шутовски поклонился Григорий. – Какая приятная неожиданность! Думал увидеть какую-нибудь гимназическую мегеру, и вдруг на тебе: очаровательный цветок! Говорят, вы большевичка? – спросил он, чуть прищурившись и поклонившись еще более галантно.

– Глупости он болтает! – горячо сказала Маруся. – Это выдумал ваш… ну вот этот, словом! – показала она на бандита со шрамом. – Моя фамилия Королева, Мария Петровна. Мы с братом беженцы из Нижнего Новгорода, брат глухонемой, мы столько натерпелись, мы голодали, а он бьет брата плеткой! – Она прижала платок к глазам.

– Он бил вашего брата! – с преувеличенным возмущением воскликнул Смагин. – Да как ты посмел, мерзавец! Геть отсюда! Все, все, геть! Я сам тут займусь!..