Военный трибунал осудил Кунгурцева за шпионаж к семи годам исправительно-трудовых лагерей строгого режима.

С капитаном Таранихиным мы договорились о совместных действиях по розыску тех, кто заслал Кунгурцева в нашу страну, и перепроверить эту личность…

Наступил последний день перед боем. Каким он запомнился? С утра 8 августа вместе с полковником Абрамовым мы добывали во всех отделах контрразведки соединений, сосредоточенных у границы для наступления, еще раз проверили готовность наших сотрудников и оперативных групп. К вечеру возвращались на командный пункт. Прифронтовая дорога вывела нас в глубокий распадок, залитый ярким светом уходящего за крутые сопки солнца. А там, на живописной долине, сколь было видно глазу, стройными рядами стояли полки 300-й стрелковой дивизии с развернутыми, игравшими на солнце красными знаменами. Шел митинг, на котором зачитывалось обращение Военного совета 1-го Дальневосточного фронта, и воины клялись выполнить приказ Родины. На башнях танков, укрытых в зарослях, через зеленую листву просвечивались надписи: «Смерть дальневосточному агрессору…», «Даешь Харбин!».

С импровизированной трибуны властный командирский голос разносился по широкой долине: «…наступает час расплаты… Японские агрессоры должны сполна ответить за пролитую ими кровь, за муки и страдания порабощенных ими народов, за разбойничьи наскоки на границы Советского Союза, за нападения на Хасане, Халхин-Голе…»

Когда мы прибыли на командный пункт армии, полковник Бухтиаров объявил о назначении меня руководителем оперативной группы по захвату агентуры и сотрудников Лишучженьской японской военной миссии.

В эту группу входили оперуполномоченный — розыскник старший лейтенант Тимофеев Николай Алексеевич и два автоматчика. Был у нас «виллис» с шофером. Мы еще раз проверили свое оружие и запасные канистры с бензином. Отпечатанные на тонкой рисовой бумаге списки известных нам сотрудников и агентов вражеской разведки поместили в непромокаемые капсулы, зашив их в одежду.

В ночь на 9 августа моя опергруппа прибыла на командный пункт 77-й танковой бригады, которая вместе с другими танковыми соединениями предназначалась для ввода в прорыв обороны японских войск.

В тот день, 9 августа, начались военные действия.

Соединения 1-й Краснознаменной армии преодолели топкие болота и таежные завалы, считавшиеся непроходимыми, и 10 августа вышли на оперативный простор — в долину реки Мулинхэ. Настал черед и 77-й танковой бригады. Войдя в прорыв, она двинулась на Лишучжень, не давая японцам организовать оборону на промежуточных рубежах. Наш «виллис» упрямо продвигался среди боевых порядков советских войск.

Утром 11 августа передовой отряд бригады ворвался в Лишучжень и завязал уличные бои. Вместе с танкистами прибыла и моя опергруппа. Не мешкая мы отыскали жителей, владевших китайским и японским языками и знавших местную обстановку. Они и после оказывали нам помощь. Из них запомнились учительница, русская патриотка, дочь белоэмигранта Мария Сергеевна и служащий хлебопекарни, бывший колчаковский офицер, Иван Николаевич, тяготившийся пребыванием на чужбине и, как он заявил при нашей первой встрече с ним, готов был умереть за «прославившую себя в веках Советскую Русь». Вместе с ними мы осмотрели здание японской военной миссии, расположенное у подножия невысокой сопки на окраине города. Это был большой, обнесенный почти двухметровым забором одноэтажный каменный дом с десятью — двенадцатью рабочими и жилыми комнатами и тремя входными дверями.

По зданию миссии словно бы только что прошел ураган: двери и окна были широко распахнуты, на полу валялись чемоданы, одежда и вороха бумаги. Из сотрудников никого не оказалось. Были пусты и десять камер тюрьмы, наполовину врытой в сопку на задворках здания миссии. Но в открытых камерах еще стоял тяжелый, спертый воздух — покинуты они были узниками совсем недавно.

С помощью переводчицы Марии Сергеевны я принялся изучать обнаруженные в миссии документы. Часть закрытых сейфов, от которых не нашлось ключей, пришлось взломать. Мы искали в первую очередь списки, картотеки и адреса вражеской агентуры. Старший лейтенант Тимофеев с Иваном Николаевичем обошли прилегающие к зданию миссии улицы, собирая у местных жителей сведения о ее сотрудниках.

Мария Сергеевна вдруг вскрикнула, сказав, что нашла картотеку лиц, сотрудничавших с японцами. Но при более внимательном изучении картотеки оказалось, что в ней учтены так называемые вспомогательные контингенты японской военной миссии из числа китайцев и русских эмигрантов. Все они — а их было около 30 человек, по свидетельству Марии Сергеевны, а позже это подтвердилось другими источниками — находились у себя дома и против нашей страны активно не использовались.

Возвратившийся на ту пору из города старший лейтенант Тимофеев сообщил, что при опросе жителей ему удалось кое-что выяснить о проживающем в Лишучжене колчаковском офицере, полковнике Белянушкине. Он не бежал с японцами, а, видимо, скрывается у себя дома. По нашим данным, Белянушкин служил начальником охранного отряда при миссии, будучи резидентом японской разведки. Белянушкина мы, конечно, немедленно задержали, после чего наша работа стала еще напряженней.

Но прежде чем о ней рассказывать, хотелось бы упомянуть вот о чем. В те дни на земле Маньчжурии, освобождаемой Советской Армией от японских захватчиков, поднялась небывало высокая волна патриотического самосознания — как среди китайцев, так и среди многих русских эмигрантов, проживающих здесь. Это, разумеется, весьма благоприятно сказывалось на проводимых нами мероприятиях. Еще где-то неподалеку гремели бои, а тысячи мирных жителей выходили на улицы городов и сел с красными флажками в руках, красными бантами на одежде, с цветами. Люди смеялись, шутили, пели, кричали «шанго» (хорошо), провозглашали лозунги, приветствуя Советскую Армию-освободительницу. Стремясь хоть чем-нибудь помочь нашим воинам, китайцы выносили и расставляли возле дорог овощи, фрукты, родниковую воду в бочонках, ведрах, чайниках, мисках, кружках, пиалах. Бойцы утоляли жажду, делая мимолетные остановки, благодарили восторженных людей за доброту и сердечность. Эта впечатляющая картина народного ликования словно бы говорила: тщетными оказались потуги японских самураев и их прихвостней из окружения марионеточного императора Маньчжурии Пуи посеять среди китайцев ненависть к нашей стране.

Все это вконец деморализовало наших врагов. Многих задержанных агентов противника не приходилось в те дни изобличать — они сразу же выкладывали все о совершенных ими преступлениях против Советского государства. А кое-кто даже сам приходил с повинной и заявлял, что добровольно сдается на милость победителей.

Брать колчаковского полковника Белянушкина ходил вместе с автоматчиком старший лейтенант Тимофеев. Белянушкин жил в большом коттедже, утопавшем в цветущем саду и занимавшем почти целый квартал. Войдя в кабинет хозяина «без доклада», старший лейтенант Тимофеев сказал, что его вызывают в советскую комендатуру (мы начали действовать под видом комендатуры). Белянушкин уже ждал этой встречи и, став перед образами, начал усердно вполголоса читать какую-то молитву. Его жена, высокая, полная, дряхлеющая блондинка и три взрослые дочери, как по команде, заголосили, словно по покойнику, и начали складывать в открытый чемодан различные пожитки. Старший лейтенант Тимофеев объяснил домочадцам Белянушкина, что тот приглашается в комендатуру для беседы. Это подействовало: Белянушкин, одетый по форме, вышел на улицу и неторопко под конвоем зашагал к зданию миссии, сопровождаемый толпой любопытных китайцев.

Когда старший лейтенант Тимофеев доложил мне, что привел Белянушкина, я разрешил Марии Сергеевне уйти домой и попросил ввести задержанного. И вот в открытую дверь не вошел, а ввалился огромного роста человек лет шестидесяти пяти с седыми усищами на кирпично-красном, одутловатом лице, в парадной форме, при многих орденах и медалях. Печатая шаг, приблизился ко мне и зычным голосом пробасил: «Господин капитан, полковник русской армии Белянушкин явился к вам и сдается на милость победителей».