Когда мы вышли на улицу, город уже погружался в сумерки.

Мы двигались вдоль железнодорожных путей — к виадуку. Я взял задержанного вроде бы под руку, подсунув правую ладонь под его поясной ремень. Вот и виадук. Поднялись по ступенькам на первую его площадку. Таранихин был рядом, справа. И вдруг Кунгурцев, вскрикнув: «Поезд!», рванулся в сторону, расстегнув одновременно пряжку поясного ремня. В два прыжка достиг перил виадука, одним махом перескочил через них — прыгнул вниз примерно с трехметровой высоты.

Мы с Таранихиным на миг остолбенели. Я стоял и смотрел на ремень беглеца, который крепко держал в вытянутой руке. Придя с себя, мы бросились догонять его. С виадука соскочили удачно, начали настигать Кунгурцева. А тот уже несся метрах в тридцати от нас, поперек железнодорожных линий, к стоявшей невдалеке цепочке товарных вагонов. О применении оружия мы от неожиданности не подумали. Видя, что беглец вот-вот достигнет вагонов, где может запросто укрыться, неистово кричали ему вдогонку: «Стой, стой!» И ускоряли бег, как могли. Тут нам повезло: Кунгурцев вдруг упал, споткнувшись о рельс. Ушиб, видать, ногу. Однако он мигом, как на пружинах, вскочил и побежал дальше, но уже заметно тише, прихрамывая.

Наконец мы настигли беглеца и мертвой хваткой вцепились в него, вернулись к виадуку, отдышались. Теперь я опоясал беглеца уже своим, более надежным поясным ремнем — пряжкой назад. Снова подсунул ладонь руки под ремень и предупредил парня, чтобы тот не взбрыкивал, не пытался бежать — из этого ничего не получится. Так мы и шагали.

В свой отдел прибыли благополучно и, оставив Кунгурцева в кабинете капитана Таранихина под надзором двух солдат из роты охраны, направились к подполковнику Глухову. Тот приказал срочно проверить, действительно ли Кунгурцев служит в Бикине и оттуда ли направлен в командировку. Часа через два отдел контрразведки соседней 35-й армии сообщил нам, что на службе в Бикине Кунгурцев не значится, указанной им части там нет и в командировку оттуда не направлялся. Об этом сообщении мы немедленно доложили руководству нашего отдела и получили распоряжение оформить документы на задержание Кунгурцева, обыскать и снова допросить его, а на ночь поместить в камеру предварительного заключения — под охрану специального караула.

Подполковник Глухов намеревался сам допросить Кунгурцева в 8 часов утра следующего дня, чтобы затем все материалы о задержанном представить руководству отдела.

Около часа ночи мы с капитаном Таранихиным составили протокол задержания Кунгурцева, обыскали и допросили его. Кстати, в протоколе значились те же показания, которые задержанный дал нам накануне. Затем я отвел Кунгурцева в камеру предварительного заключения под охрану караула, назначенного лично комендантом отдела лейтенантом Пименовым. Караул состоял из трех солдат во главе с сержантом Ковалевым. Ему я отдал ключ от дверей камеры. Были составлены, подписаны руководством и отправлены срочные запросы с целью проверки личности и показаний задержанного.

К себе домой, в общежитие, пришел часа в три ночи. Потихоньку лег на кровать, стараясь не разбудить своего соседа по комнате — розыскника нашего отдела — капитана Сошникова Ивана Федосеевича. Когда бы мы ни ложились спать — поднимались в одно и то же время. И на этот раз в семь утра мы были подняты верным нашим стражем — старым будильником.

Около восьми утра я и капитан Таранихин направились в кабинет подполковника Глухова, прихватив с собой документы задержанного. Здесь уже нас ожидали подполковник Глухов и начальник следственного отделения майор Федоров. Побеседовав с нами, они ознакомились с документами, обговорили порядок предстоящего допроса задержанного и предложили мне вести этот допрос в их присутствии. Я же должен был доставить сюда из камеры Кунгурцева.

Караульное помещение располагалось в административной части здания и имело отдельный вход со двора. В этой же части здания, в самом конце коридора, находилась камера предварительного заключения. Начальник караула сержант Ковалев доложил мне, что ночью задержанный не шумел — видно, спал, — да и сейчас, очевидно, спит.

«Тогда пойдем будить его, — сказал я. — На допрос поведем».

Возле двери в камеру стоял на посту караульный. Сержант Ковалев повернул ключ в замке — тяжелая дверь с подвывом отворилась. И тут обнаружилось невероятное: камера была пуста — Кунгурцев исчез.

«Где он?!» — стараясь не выдать волнения, вполголоса спросил я сержанта Ковалева. «Где же он?!» — в свою очередь спросил тот, ни к кому не обращаясь и бледнея.

В камеру вбежал караульный, сдернул с железной кровати суконное одеяло — пусто, никого под ним нет.

«Выводили его из камеры ночью или утром?» — обратился я к сержанту Ковалеву. «Не выводили». — «Куда ж он девался?» — «Н-не знаю», — пожал плечами сержант Ковалев, теперь вдруг покраснев как вареный рак.

Я вышел в коридор. Осмотрел две другие камеры, вход в которые был отдельный. И там Кунгурцева не было. Вернулся снова в камеру, куда его поместили ночью, пригляделся к ней попридирчивей. Дверь, стены, пол и потолок — вне подозрений. Проломов, трещин нигде не видно. Оконная рама на месте, стекла не выбиты. За рамой, с внешней стороны, — целехонькая железная решетка…

Нужно было идти доложить обо всем начальству. Но я словно окаменел. Никак не мог сдвинуться с места. Это были, пожалуй, самые мучительные минуты за все время моей службы в особом отделе…

Через несколько секунд я доложил о случившемся подполковнику Глухову. Тот молча выслушал и вместе с майором Федоровым тоже осмотрел камеру, из которой исчез Кунгурцев, опросил караульных. Результат тот же…

Было уже около девяти часов утра. Начальник отдела полковник Бухтиаров прибыл на службу и сразу же вызвал к себе подполковника Глухова. Тот перед уходом бросил на меня полный укора взгляд…

Из руководящего состава нашего отдела подполковник Глухов был, пожалуй, самый опытный и авторитетный чекист. Нрав он имел спокойный, ровный. Обладал завидной интуицией. В клубке переплетенных между собой событий он умел нащупывать главные, чтобы затем распутать его… По-отечески заботливый в отношении своих подчиненных, он вместе с тем строго с них спрашивал. Служить под его началом нам, молодым чекистам, считалось большой честью. А совсем недавно он рекомендовал меня — и эту рекомендацию приняли — на должность заместителя начальника отделения. То есть я стал как бы его правой рукой. И вот на тебе — не оправдал доверия!.. Еще и по этой причине я так остро воспринял свой промах. Казнил себя нещадно. Не зная, в чем заключается моя конкретная вина, я чувствовал, что здорово подвел своего непосредственного начальника.

Минут через десять место происшествия обследовал и начальник отдела полковник Бухтиаров Николай Дмитриевич…

Что вкратце о нем сказать? В органы госбезопасности он пришел с завидным опытом партийно-советского руководителя — был до этого завотделом горисполкома одного из больших промышленных городов на юге нашей страны. Это был незаурядный организатор. Чекистскую работу осваивал на фронте — в особых отделах воинских подразделений. Начальником нашего отдела был назначен в сорок четвертом году…

Камеру предварительного заключения полковник Бухтиаров, насупившись, осматривал молча. Его настроение выдавали лишь плотно сжатые тонкие, как лезвие бритвы, губы и появившиеся на впалых щеках багровые пятна. Мы чувствовали, что он с трудом сдерживает ярость. Через несколько минут он, все также молча, ни на кого не глядя, прошел в свой кабинет и закрылся там один. Затем вызвал нас к себе — подполковника Глухова, меня и капитана Таранихина.

«Что вы предлагаете?» — не произнес, а словно бы проскрипел он сквозь крепко стиснутые тяжелые челюсти. «Николай Дмитриевич, разрешите мне организовать немедленно розыск Кунгурцева, — сказал подполковник Глухов (внешне спокойный) так, словно ничего особенного не произошло. — Что касается караула, им, возможно, займется начальник следственного отделения майор Федоров».