Охранка так и не смогла раскрыть виновников происшествия, военная жандармерия наказала всех солдат батареи, а государь император после этого случая много лет не присутствовал на водосвятии на Неве. Лишь когда среди населения Санкт-Петербурга пошли толки, что отсутствие царя на иордани будет причиной тяжких бедствий, а в столице вспыхнула страшная эпидемия холеры, Николай вновь решил принять участие в водосвятии.
Именно на этот инцидент бестактно намекал майор Нокс.
— Будет только русский порох, сэр, не английская шрапнель, — мгновенно нашелся Соколов, твердо глядя в нахальные глаза высокомерного британца.
Полковник имел в виду только что подписанный крупный заказ военного министерства на английские снаряды к русским трехдюймовым пушкам. Но получилось гораздо многозначительнее.
Майор Нокс пожевал губами, готовя достойный ответ находчивому московиту, но где-то громко хлопнули открывающимися дверями, послышался стук жезлов церемониймейстеров о паркет. Обер-церемониймейстер важно проследовал вдоль зала, предваряя высочайший выход. Нокс, так и не найдя ответа, стал протискиваться сквозь толпу к середине зала, чтобы увидеть красочное шествие во всех деталях.
Соколов тоже, воспользовался случаем, чтобы в первый раз увидеть всю женскую половину высочайшей семьи, за исключением императрицы Александры Федоровны. Царица по причине своих неврастенических наклонностей избегала публично появляться в свете.
Во главе шествия шла вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать государя императора. Миниатюрная, стройная и из-за этого казавшаяся значительно моложе своих 67 лет, она величественно выступала в белом атласном платье, отделанном серебряной парчой. Длинный шлейф был оторочен пышным темным соболем. Высокая бриллиантовая диадема искрилась в солнечном свете, падавшем из окон. Тройное жемчужное ожерелье — дар императора Александра II — обвивало шею Марии Федоровны. Нити жемчуга спадали на бриллианты, которыми было вышито платье.
Позади вдовствующей императрицы следовала великая княгиня Мария Павловна — третья дама империи — вдова дяди царя, великого князя Владимира Александровича. Мария Павловна была широко известна в высших сферах как одержимая манией величия и желанием всюду затмевать Александру Федоровну. В своем дворце неподалеку от-Зимнего великая княгиня устраивала роскошные балы. В отсутствие в Петербурге вдовствующей императрицы Марии Федоровны Мария Павловна вела себя как самодержица всероссийская. Александра за это платила ей такой же глухой ненавистью, какую вызывала в великой княгине сама.
Далее шли сестры государя — великие княгини Ксения и Ольга, великая княгиня Виктория Федоровна, супруга великого князя Кирилла Владимировича. Они были в платьях василькового бархата, к которым очень шли сапфиры с бриллиантами, украшавшие их уши, шей и запястья.
Затем шествовали две великие княгини-сестры, так называемые «черногорки». Это были дочери короля Черногории Николая, выдавшего своих дочерей Анастасию и Милицу за русских великих князей. За «черногорками» следовала урожденная русская великая княжна, а теперь принцесса греческая, Елена Владимировна — в голубом с золотом платье. Рядом с ней в светло-розовом бархате — молодая великая княгиня Марина Петровна. За ними по трое шли статс-дамы в оливковых придворных платьях и молодые фрейлины в бархатных платьях рубинового цвета.
Соколов, как и де Ля-Гиш, стоявший подле него, обратил внимание на то, что все платья были освященного традицией «русского» покроя: плотно облегавшие фигуру лифы с большими вырезами и без рукавов, отделанные жемчугами, широкие юбки с треном, накидки, отороченные соболями или бобрами, спадавшие с плеч, тюлевые вуали, прикрепленные к русским кокошникам того же цвета, что и платье.
…Хвост процессии втиснулся в золотые двери в конце галереи, створки закрылись, и полушепот восхищения в зале сменился полноголосым разговором дипломатического корпуса, в котором звучали ноты удивления и зависти.
За двойными рамами послышался хор трубачей. Все общество оборотилось к огромным окнам, за которыми длинная вереница знаменщиков с офицерами-ассистентами несла знамена гвардейских полков. Затем раздался резкий звук труб. От дворца к иордани направилась процессия во главе с государем императором. Духовенство в золотых ризах встретило Николая II на ступенях к иордани, войска, свита и гражданские чины обнажили головы.
Государь по красному ковру сошел к проруби, митрополит петербургский сопровождал его, неся большой золотой крест. Святой отец трижды окунул крест в воду, затем наполнил освященной водой кропильницу и в сопровождения государя прошел вдоль шеренги знамен, орошая их каплями святой воды. Торжественно гремели колокола на Петропавловском соборе, оркестр играл «Коль славен», но вдруг все звуки потонули в мощном пушечном салюте. Свита, к которой уже вернулся царь, испуганно вобрала головы в плечи, но иордань на этот раз сошла благополучно.
Генералы и сановники радостно накрыли свои седые и лысые головы, облегченно вздыхая, и процессия вернулась во дворец. Гостям в зале пришлось еще раз переместиться от окон к центру, дабы лицезреть великий момент возвращения государя и великих князей к вдовствующей императрице и великим княгиням.
Бывалые гости, хорошо знавшие церемониал, столпились у средних дверей, которые все вдруг широко распахнулись, и церемониймейстер пригласил в зал, где был сервирован завтрак.
Вокруг роскошных пальм были накрыты столы для почетных гостей. Разведенные скороходами, к ним устремились послы и министры с супругами, прочая публика ринулась к огромному буфету, занимавшему весь конец зала.
Маленький секретарь китайского посольства опередил громадного офицера-кавалергарда у самого стола, на котором стояла серебряная ваза с шампанским удельного имения «Абрау». Таких ваз было множество, и возле жаждой из них закипала толпа жаждущих. Другие осаждали хрустальные тарелки с произведениями придворных кондитеров. Считалось, что таких сластей в городе не найдешь. Офицеры и дипломаты набивали конфетами и шоколадом в пестрых бумажках полные карманы. Даже гвардейские офицеры не считали зазорным брать с царского стола эти конфеты и засахаренные фрукты домой.
Омары, лососина, торты и пирожные со взбитыми сливками, заморские фрукты буквально таяли на глазах.
Полный неловкости от этого великосветского разбоя, Соколов начал завтрак шоколадным мороженым, потом успел зацепить кусок фазана с маринованными сливами прежде, чем на него покусился японский дипломат, добавил салата оливье и провесного балыка и отошел в сторонку — туда, где у серебряных ковшей с оршадом, лимонадом и клюквенным морсом почти никого не было. Здесь он стал невольным слушателем разговора артиллерийского подполковника с поручиком Измайловского полка. Украшенный густой черной бородой подполковник в хмельной запальчивости убеждал поручика выбросить засахаренные фрукты, которыми тот набил карманы, и не носить их матери.
— Ты столько набрал! — вопрошал подполковник. — А зачем? Ведь это все отнято у голодного народа. И ты, и я, и государь — наш отец-командир…
— Саша, Саша, — увещевал его поручик, — ты крамольные вещи говоришь, да еще в гостях у царя!..
— Замолчи, как младший… — пьяно капризничал подполковник. — Ты думаешь, что если меня вдосталь напоили, то я должен…
Поручик, бледный от волнения и негодования на своего друга, все тянул его подальше от стола, от толпы, где мог услышать какой-либо верноподданный гвардеец.
Начинался разъезд гостей. Поручику наконец удалось сдвинуть с места и подполковника.
Движимый сочувствием и желанием оградить смелого офицера от лап военной жандармерии, которая ревностно следила за образом мыслей в армии, Соколов подошел к подполковнику. Привитая с кадетского корпуса дисциплина сработала в сознании офицера, и он подтянулся, увидев старшего в чине.
— Алексей Соколов, — просто представился полковник.
— Александр Мезенцев, — так же просто сказал артиллерийский подполковник.
