«Присяду возле этого дедушки, — решил я, заметив на скамейке у калитки одинокую фигуру старика, — хотя бы немного отдохну...»

Охотно подвинувшись и покосившись на мои погоны, старичок из деликатности не завел разговора об убийстве видимо понимая, что мне эта тема неприятна.

— Отдохнуть решили, проветриться? — спросил он приветливо. — Вот и я свои старые косточки на солнышке грею Хорошо-то как! Когда еще денек такой выпадет!

— Да и денек хорош, и в селе у вас так чудесно, — поддержал его я. — Вон какие хаты отстроили!

— Хаты добрые, — согласился старик. — Можно сказать: и углами красна теперь изба, и пирогами.

— Значит, живете неплохо?

— Не жалуемся. Пашиничка есть, государство в обмен на лен дало, деньжонки на трудодень получили, овощь всякую имеем.

— А сало у вас есть, дедушка?

— А у кого его нет, сала-то? Мужик без сала не работник! А вы что, сало любите? — усмехнулся старик, и вокруг его глаз лучиками собрались лукавые морщинки.

— А кто же его, дедушка, не любит!

— Ну, тогда приходите, попотчую.

— За приглашение спасибо. Закончим дела — обязательно приду.

— А может, сейчас? Перекусить между делами-то?

— Нет, сейчас спешу, и без того с вами засиделся. Ждут...

— Ну, на нет и суда нет. Тогда до свиданьица. Только обещание свое помните!

— А как же, дедушка! — отозвался я уже на ходу, заметив спешившего мне навстречу Костенко.

— Какие-нибудь новости, майор?

Костенко выглядел очень усталым и озабоченным.

— Опрос ничего не дал, а новости все же есть. Метрах в ста от председательской хаты преступники свернули на огороды, вон через тот двор вдовы Грицай. У нее картофельную сухую ботву, сложенную в кучу, кто-то ночью ногами разметал. В конце огорода найдена одна очень интересная штуковина: ремень и самодельные ножны. Сейчас покажу...

В сельсовете Костенко подал мне эту не совсем обычную находку.

— Очень интересно! — вырвалось у меня. — Эта немая вещь многое может нам рассказать! И ремень, и ножны изготовлены из кожи-сырца, кустарной выработки — это первое. Второе: на боках ремня отчетливо видны свежие следы среза ножом. Ножны сшиты просмоленной сапожной дратвой и ею же пришита пряжка к ремню — третье важное обстоятельство. Кстати, пряжка ржавая, а проколы для дратвы свежие. И все они сделаны опять-таки сапожным шилом. Наконец, еще одно — сама форма ножен, размер их. Все говорит о том, что они были изготовлены для финки. А Неврода убит именно финским ножом. Итак, у нас есть несколько исходных нитей, по которым мы можем искать или самого убийцу, или человека, знающего преступников, изготовившего для них ремень и ножны.

— Если малость поразмышлять, — задумчиво сказал Костенко, — то человек этот должен заниматься тайной выделкой кож и быть одновременно сапожником. Но ведь мог же он кожу просто купить?

— Вот и надо соединить эти две нити, если такое предположение верно. Во всяком случае, начинать надо с поисков сырца, от которого был отрезан ремень. Свежие срезы свидетельствуют о том, что это было сделано недавно. Значит, наши шансы найти кожу не так уже малы. Прошу вас выяснить, кто в селе занимается тайной выделкой. Кстати, о находке ремня и ножен кто-нибудь знает?

— Только Грицай, но я ее предупредил, чтобы она молчала. Думаю, будет молчать. Между прочим, она и сама просила никому не говорить о находке на ее огороде, так как опасается мести преступников.

Короткий осенний день клонился к вечеру. Пора было подумать и о ночлеге. Вспомнив о радушном приглашении старика, я решил заночевать у него, надеясь кое-что узнать о местной обстановке.

— А, уважили-таки, не побрезговали! Я думал, просто шутки шутили, — весело крикнул старик, коловший у крыльца поленья. — Ну, милости просим, заходите! Закончили, значит, с делами?

— То-то и оно, что нет. Заночевать придется. Вот я и пришел к вам за советом: не знаете, у кого посвободнее?

— Да у нас же, у нас, мил человек! С превеликим удовольствием гостя такого примем. Двое нас на всю хату — я и дочка. И о чистоте не сомневайтесь. В комнатах у моей Насти, как в веночке.

Действительно, в горнице, куда ввел меня старик, было чисто и уютно. Недавно побеленные стены отдавали белизной, радовала взор веселая роспись на зеркале грубки, пестрели цветными узорами искусно вышитые полотенца. Пучки сухого шалфея и богородицыной травки, засунутые за большой портрет военного в форме сержанта, наполняли комнату немного терпким ароматом.

— Зять мой... Погиб на фронте, — пояснил старик. Он открыл дверь в соседнюю комнату и кликнул:

— Настя, иди принимай гостя!

В дверях показалась еще молодая женщина. Загорелое ее лицо и веселые карие глаза были приветливы.

— Просим садиться, — молвила она певучим голосом. — С батей пока побеседуйте, а я вечерять вам соберу.

Молодая женщина быстро засновала по комнате, ловкими движениями оправляя скатерть, накрывая на стол, нарезая хлеб.

Вскоре на столе появились традиционные соленые огурцы и помидоры, вспотевший, обвязанный чистой тряпочкой кувшин, сложенная аккуратными колечками домашняя колбаса, большой кусок сала.

Старик с лукавой усмешкой похлопал рукой по кувшину:

— Тоже собственного приготовления. Наливочка! Употребляете? Или, может, сбегать в сельмаг?

— Со своим уставом в чужой монастырь не ходят, — сказал я, присаживаясь рядом с хозяином.

— Ну, тогда налей, Настуся, по первой и с нами хоть пригубь.

— Почему же только пригубить? — спросил я.

— Она дояркой в колхозе, и самое время на работу бежать, — объяснил старик.

Когда Настя ушла, Трофим Петрович налил по второму стаканчику, выпил, крякнул и еще более оживился.

— Что же вы сала даже не попробовали? Да и то сказать, закуска-то не порезана. Подождите, я сейчас! — Он открыл ящик стола, вытащил большой нож, снял с него чехол, быстро и ловко нарезал сало тоненькими ломтиками.

Я взял в руки отложенный в сторону чехол и обомлел.

«Такой же, из сырца, дратвой шит!» — пронеслось в голове, и я невольно с подозрением взглянул на старика.

К счастью, он не заметил моего взгляда, а я успел овладеть собой.

— Орудие у вас надежное! — сказал я, будто невзначай, рассматривая нож.

— Резник я, — пояснил старик. — Хожу по дворам, кабанов режу. Мне без такого орудия невозможно.

— Сами, наверное, сделали?

— Нет, я по этой части не мастер. Дед Карпо подарил мне, когда я колол у него кабанчика. Говорит, сам выковал.

— А ножны тоже он шил?

— А как же! Дед Карпо у нас, как говорится, и швець, и жнець, и на дуде игрець! На все руки мастер!

— У меня есть охотничий нож. Надо бы попросить его сделать ножны. Как вы думаете, дедушка, возьмется?

— О, это он вмиг сделает!

— Сделать-то, может, и сделает, а вот где кожи достать? Случайно, у вас не завалялось кусочка?

— Из своего материала пошьет. Чинбарит он потихоньку. — Спохватившись, что сказал лишнее, старик поправился: — Для себя, конечно... для обихода, так сказать, домашнего...

Чтобы не насторожить своими вопросами хозяина, я незаметно перевел разговор на другое. Поговорили мы об охоте и рыбной ловле, вспомнили старину. Старик, уже изрядно подвыпивший, сел, по-видимому, на своего излюбленного конька.

— Эх, мил человек! — говорил он, сокрушенно покачивая головой. — Уж слишком легкая жизнь теперь пошла. А оно-то, легкое, трудностью иногда к человеку оборачивается. Привыкает он жить на легких хлебах. Ведь раньше как было? И обувку, и одежку — все на себя — своими руками. Штаны — полотняные, постолы — сыромятные, кожух — собственными руками дубленный, одеял и совсем не знали — рядна ткали. Оно, конечно, трудно, да мастерство человек приобретает, а науку, люди добрые говорят, за плечами не носить... А теперь? Чуть что, берешь денежки — и в кооперацию. Да еще капризничаешь: и то, мол, не по фасону, и это, мол, цвету скучного. А бабы-то и совсем разбаловались — нитки ссучить не умеют! Я уж свою Настеньку корю, корю... Вспомни свою матку, говорю, первой мастерицей она в селе была.