Но это не остановило его – лишь только распалило еще больше. Он зарычал и ударил меня по лицу.

– Зря вы это сделали, Альмира! Кажется, я церемонился с вами слишком долго, – он схватил мою державшую оружие руку и сжал ее так сильно, что мои пальцы разжались и выронили нож. – Я сделаю вас своей, а потом вы сами будете умолять меня, чтобы я не трепался об этом на каждом углу. И вы будете делать всё, что я скажу, чтобы никто не узнал, что я овладел вами прямо на этом столе. А иначе не только от вашего поместья, но и от вашей репутации не останется вообще ничего!

Кровь продолжала течь, но он, казалось, вовсе этого не замечал. Но во мне тоже проснулась ярость, и я продолжала отбиваться изо всех сил, которые у меня еще оставались. А когда барон чуть ослабил хватку, и мой рот на мгновение оказался свободен, я закричала. Правда, его ладонь тут же снова припечатала мои губы, и крик оборвался.

К счастью, кто-то услышал его, потому что дверь в кабинет отворилась, а через несколько мгновений кто-то ударил Маруани по голове тяжелым серебряным кубком, всегда стоявшим на низеньком столике у дверей.

Руки барона тут же опустились, и я подумала, что он рухнет на пол. Но нет, он устоял. Но этого хватило мне, чтобы оттолкнув его назад, отскочить в сторону.

Я ожидала увидеть в кабинете месье Эрве, но нет, это был не он – посреди комнаты стояла старая графиня. На голове у нее был чепец, который она надевала, отправляясь спать, а на плечах – бархатный халат. Ее худые дрожащие руки уже не могли удержать кубок, и когда она выпустила его, он с грохотом упал на паркет и покатился по полу. Удивительно было, как она вообще сумела его поднять. Ее глаза метали молнии, и думаю, если бы в ее руках оказалось оружие пострашней, она и его использовала бы безо всяких сомнений.

– Ах ты, старая ведьма! – заорал барон и сделал шаг в ее сторону.

Но на пороге, привлеченный то ли моим криком, то ли грохотом кубка уже стоял месье Эрве. Нас уже было трое, и даже если бы Маруани был отъявленным смельчаком (а он таковым отнюдь не был), он вряд ли мог надеяться на победу.

Управляющий смотрел на меня удивленно-испуганно, и я, спохватившись, оправила юбку. Щеки мои пылали и от стыда, и от удара.

– Ну, что же, ваше сиятельство, – прохрипел барон, обернувшись ко мне, – если вы хотите войны, то вы ее получите. Завтра весь Прованс узнает, что граф де Валенсо погиб, и кредиторы слетятся к вам как стая воронья. Вы лишитесь всего, Альмира, и я уже ничем не смогу вам помочь! Это был ваш выбор, дорогая свояченица!

Он обошел старую графиню, которая не двинулась с места, и едва не сшиб в дверях месье Эрве. Походка его была неуверенной, и теперь уже трудно было сказать, что было этому причиной – чрезмерное количество выпитого вина или полученный по голове удар.

Но о Маруани я сейчас думала меньше всего. Я смотрела на старую Гвинет. Каково ей было услышать о гибели сына именно так? И то, что она узнала это не от меня или от кого-то из сослуживцев графа, а от гнусного человека, делало это известие еще более ужасным.

– Я закрою дверь на засов, ваше сиятельство, – месье Эрве тактично удалился, понимая, что нам с графиней нужно было поговорить наедине.

– Простите, сударыня…, – начала я.

Но она не дала мне договорить.

– Поставьте кубок на место! – велела она. – Я подняла бы его и сама, но мне уже тяжело наклоняться.

Она произнесла это почти спокойным тоном. И в ее глазах не было ни слезинки. Мне даже показалось на мгновение, что она вовсе не поняла того, что сказал Маруани. И я, поставив кубок обратно на стол, застыла, не зная, что делать дальше.

А потом с губ графини вдруг сорвался стон – протяжный, полный боли. И когда она пошатнулась, я едва успела подхватить ее под локоть. Она едва держалась на ногах, и когда я подвела ее к стоявшему у камина креслу, то она почти рухнула в него.

Ее тело сотрясала дрожь, и я принялась разжигать в камине огонь, хотя и понимала, что она не перестанет дрожать, даже если в комнате станет тепло.

– Когда ты узнала об этом? – вдруг спросила она. – Эмиль был еще жив, когда ты приезжала в Париж?

Она обратилась ко мне на «ты», и сейчас это отчего-то не показалось мне странным.

Я повернулась к ней и покачала головой.

– Нет, ваше сиятельство. Это случилось еще летом. Сюда приезжал офицер из полка его сиятельства.

– Почему ты об этом никому не рассказала?

Я ответила не сразу. Трудно было найти слова для описания этой ситуации. Гвинет только что узнала о том, что потеряла сына. А теперь я должна буду сказать ей о том, что мы почти потеряли поместье. И пусть она не любила имение мужа, этот дом был нашим единственным приютом.

– То, что он сказал про кредиторов – это правда? – так и не дождавшись от меня ответа, снова спросила она.

– К сожалению, да. Они отсрочили уплату долга до возвращения Эмиля, надеясь на то, что вознаграждение, которое он получит за доблестную службу, окажется достаточно большим, чтобы заплатить еще и хорошие проценты. А как только они узнают о его гибели, они станут требовать всё и сразу. Боюсь, у нас не останется другого выхода, кроме как продать поместье. Я надеялась, что когда мы по осени соберем урожай, это позволит нам расплатиться хотя бы с наиболее докучливыми кредиторами. Но и рожь, и пшеница сгнили на корню из-за сильных ливней. Продавать было уже нечего.

– Так вот почему ты взялась за лаванду!

– Если у нас не станут покупать парфюм, мы разоримся. Но теперь, должно быть, всё окажется напрасным, – вздохнула я. – Как только Маруани объявит о гибели графа де Валенсо, всё будет кончено.

Я ненавидела этого человека всей душой. Он принес мне так много зла, что я не могла отыскать для него уже никакого оправдания. И я жалела сейчас только о том, что моя рука не сумела нанести более точный удар.

Кажется, старая графиня думала о том же.

– Нам не следовало выпускать его отсюда, – сказала она с пугающим сожалением. – Если бы силы в моих руках оказалось чуточку больше, он уже ничего и никому не смог бы рассказать.

Я не ожидала услышать от нее ничего подобного, а потому воззрилась на нее в немом изумлении. А она лишь махнула рукой и попыталась встать. Я помогла ей подняться и так, поддерживая ее под локоть, довела ее до спальни. Больше она ни о чём не спрашивала, а мне совсем ни о чём не хотелось говорить.

Потом я отправилась в гостиную, где находился месье Эрве.

– Теперь вы тоже всё знаете, сударь. А скоро узнают и все.

– Мы справимся, сударыня, – тихо сказал он в ответ. – Скоро всё вокруг зацветет, и у нас будет сырье для производства этой душистой воды. А до тех пор, будем надеяться, вам удастся сохранить вашу тайну. Мне искренне жаль господина графа, но я полагаю, что даже окажись он здесь сейчас, он не смог бы сделать для поместья Валенсоль больше, чем вы.

Он впервые сказал мне такие слова, но сейчас они не принесли мне облегчения.

– Мы не сможем хранить эту тайну и дальше. Маруани не из тех, кто бросает слова на ветер.

Но управляющий покачал головой.

– Что за резон ему рассказывать об этом всем? Вот увидите, сударыня, что когда хмель выветрится из его головы, он сам поймет, что это не в его интересах. Куда полезнее для него было бы придержать язык за зубами и запросить за это хорошую цену.

Такие рассуждения показались мне разумными, и я немного приободрилась. Эрве был прав – барон был слишком практичен, чтобы расстаться с этим секретом просто так. И хотя в обмен на его молчание я готова была заплатить отнюдь не любую цену, стоило попытаться хотя бы поторговаться.

Когда я, направляясь в свою комнату, проходила мимо дверей спальни Гвинет, я услышала рвущие душу рыдания. Я остановилась на мгновение, не знаю, имею ли я право туда войти и хотя бы попытаться ее успокоить. Но потом поняла, что нет, не имею – она не пролила ни слезинки в нашем присутствии, запрятав боль так далеко, как только смогла. Она хотела оплакать эту потерю в одиночку, и я могла лишь восхититься ее мужеством и оставить ее в покое хотя бы на эту ночь.