Мы выехали из Сен-Жакю-де-ла-Мер ранним утром, взяв с хозяев слово, что они приедут к нам в Прованс на Рождество. Робер старался ехать особенно осторожно, чтобы «господину графу было удобно».

– Он отчего-то был не сильно удивлен, когда увидел меня, – недоумевал Эмиль. – И не принял меня за привидение.

Он сидел в карете рядом со мной и держал меня за руку. Я рассмеялась:

– Потому что о том, что ты погиб, знали только я и Гвинет. Ох, да, еще мадемуазель Маруани. Она, кстати, ждет нас в Ренне. Так что не удивлюсь, если она, увидев тебя, лишится чувств.

– Мадемуазель Маруани? – Эмиль нахмурился. – Она приехала в Ренн вместе с тобой? Мне казалось, вы прежде отнюдь не были подругами.

– С тех пор многое переменилось. Мэрион сейчас живет у нас в поместье. Надеюсь, ты не будешь возражать. После смерти брата она лишилась своего дома.

– Как многого я о тебе еще не знаю, – он вдруг поцеловал мне руку. – Мне кажется, я каждый день буду влюбляться в тебя всё больше и больше.

Чувств мадемуазель Маруани не лишилась, но долго смотрела на моего мужа издалека, не решаясь ответить на его приветствие.

– Значит, Альмира, именно поэтому ты никому не говорила о том, что его сиятельство погиб – потому что знала, что это неправда?

Я только улыбнулась в ответ – это была только наша с Эмилем история, и я не готова была никому о ней рассказывать.

Обратная дорога заняла чуть больше времени, но мы провели его в приятных разговорах. Мэрион оказалась прекрасной собеседницей, и чувствовавший себя поначалу неловко де Валенсо оттаял уже к середине пути.

Домой мы прибыли днем, и я еще издалека увидела в окошко кареты, как на крыльцо выбежала Кэтти, которая сразу же радостно замахала руками, а потом, должно быть, на ее зов, вышли старая графиня и мадемуазель Тюрье с Фабьеном на руках.

Больше всего я переживала за Гвинет – ведь только она думала, что Эмиль погиб, и могла испугаться его появления. И потому я первой вышла из кареты, обняла и расцеловала детей, а потом шепнула на ухо свекрови:

– Прошу вас, ваше сиятельство, только не волнуйтесь и ничему не удивляйтесь.

А потом обратилась к тоже стоявшему на крыльце месье Эрве:

– Прошу вас, Ноэль, вместе с Робером помогите выбраться из кареты господину графу.

А когда они, подхватив его под руки, оказались с ним у крыльца, Кэтрин взвизгнула и бросилась к отцу:

– Папочка!

Маленький Фабьен смотрел на сестру с удивлением – слово «папа» было ему еще не знакомо.

А Гвинет, словно боясь поверить своим глазам, так и стояла на месте, опираясь на мою руку, а слёзы текли по ее морщинистым щекам и падали на белоснежный ворот платья, оставляя на нем следы.

В честь прибытия хозяина Жозефина особенно постаралась, и на столе в обед были самые любимые им блюда. И он с таким удивлением смотрел на эти кулинарные шедевры, что я рассмеялась.

В этот день Мэрион снова сидела с нами за одним столом. И она уже не дичилась как прежде – это путешествие сильно сблизило нас, и я надеялась обрести в ней хорошую подругу.

А несколько следующих дней мы непрерывно принимали гостей. И хотя я понимала, что Эмиль предпочел бы обойтись без этих церемоний, мы не могли отказать тем, кто желал его поприветствовать.

Месье Эрве заявил, что он смастерит его сиятельству кресло на колесах, чтобы тот мог передвигаться по дому без посторонней помощи. А мадам Туссен каждое утро приносила нам свежий отвар, который, по ее уверению, должен был поставить Эмиля на ноги. И хотя мой муж ничуть не поверил словам вдовы пастуха, я убедила его, что это снадобье ему не повредит, и он покорно принимал его перед завтраком.

И только в одном мой муж со мной не согласился – он, как я ни возражала, настоял на отдельной спальне для себя. Но мы с Гвинет не сомневались, что рано или поздно он перестанет стесняться своего состояния, и мы с ним сможем быть рядом не только днём, но и ночью. И хотя я понимала, что той самой физической близости между нами, наверно, не будет еще очень долго, мне было бы достаточно слышать рядом его дыхание.

Первое в восемнадцатом веке Рождество мы встречали в Париже.

Мы сняли прелестный особняк на Набережной Сены недалеко от Лувра. Нам требовались много комнат, потому что мы прибыли в столицу не одни.

Вместе с нами приехали мои родные – папенька, Эмма, Генриетта с дочерьми. Прежде всего мы хотели показать праздничный Париж детям – и моим племянницам, и Кэтти с Фабьеном. Они были уже достаточно большими, чтобы оценить всю красоту Рождественской мессы и установленных у соборов вертепов. А еще на площадях были ярмарки, а на улицах выступали бродячие артисты.

А вот нашего полуторагодовалого сына Генриха уличные забавы пока не интересовали – его куда больше развлекали красивые упаковки на подарках, которыми мы с радостью обменивались друг с другом. И отправляясь на прогулку по городу, мы оставляли его с мадемуазель Тюрье, которая не любила холод и тоже предпочитала сидеть дома.

А Гвинет охотно наносила визиты своим старым знакомым. Ей доставляло удовольствие бывать в гостях у тех, кто, должно быть, считал, что она окончила свои дни в пансионе для престарелых аристократов. А то, что она теперь могла позволить себе разъезжать по городу в дорогой карете и демонстрировать всем свои дорогие наряды и драгоценности придало этому путешествию особый смысл.

Баронесса Пуанкаре оказалась в столице впервые, и поэтому ее всё приводило в восторг – и Лувр, и театры, и расцвеченные огнями площади. Они с супругом часто гуляли по городу вдвоем, останавливаясь у особо красивых зданий или заглядывая в маленькие таверны, где можно было полакомиться праздничными блюдами.

Привезли мы в столицу и месье Эрве – хотя он и уверял нас, что должен остаться в Провансе, дабы присматривать за хозяйством. Но мы решили, что его верная многолетняя служба заслуживает хотя бы такого маленького отпуска. Впрочем, он и здесь находил себе работу – он отыскал в городе несколько новых лавок, владельцы которых захотели торговать нашим товаром.

Война Аугсбургской лиги закончилась в девяносто седьмом году, когда был подписан Рейсвейкский мирный договор, согласно которому Франция сохраняла за собой Нижний Эльзас и Страсбург, а также вернула себе некоторые колонии в Индии и Северной Америке. Нам это дало возможность начать торговлю с Англией на законных основаниях, и теперь наши духи можно было купить и в магазинчиках Лондона.

Была в это время в Париже и Мэрион – только теперь она именовалась не мадемуазель Маруани, а мадам Доризо. Пять лет назад она вышла замуж за Антуана. Этот брак вызвал негодование наших знакомых – ведь несмотря на богатство месье Доризо, титула у него всё-таки не было. Но осуждение света ничуть не мешало им быть счастливыми, и я была уверена, что за эти годы Мэрион ни разу не пожалела о принятом решении.

Антуан добыл для нас документ, подтверждавший, что мы являемся поставщиками королевского двора, и теперь стеклянные емкости с нашими духами украшал особый знак, сразу повысивший их статус и, соответственно, цену.

Страшный голод, который случился во Франции в девяносто третьем и девяносто четвертом годах и унес жизни почти двух миллионов человек, закончился, и обнищавшие провинции потихоньку восстанавливались. Но в девяносто пятом году случились заморозки в горах, и почти вся росшая там лаванда погибла. И вот тогда-то месье Доризо признал, что в искусственно создаваемых лавандовых полях есть какой-то смысл. Мы были едва ли не единственными во всём Провансе, кто в тот год имел сырье для производства духов. Тогда цены на них выросли еще больше, и это дало нам возможность неплохо заработать, закупить новое оборудование и полностью отремонтировать наш особняк.

Хотя в то время общество отвернулось не только от Мэрион, но и от нас – соседи и знакомые были шокированы тем, что в дворянской усадьбе было открыто производство парфюма. Нас перестали приглашать в гости, но поскольку мы с мужем и раньше были не особенно общительными, я не сильно расстроилась из-за этого.