Мысль о том, что, возможно, граф де Валенсо, как и прежде, предпочтет проводить время в столице, а меня оставит здесь, показалась мне утешительной. Я не рвалась ко двору и искренне любила те места, что с детства были мне знакомы. А уж что-то, а управлять поместьем я умела – мачеха считала ниже своего достоинства заниматься хозяйственными делами, и все заботы по поддержанию запасов продовольствия, обновлению одежды и мебели и присмотру за слугами лежали на моих плечах.

– И всё-таки я предпочла бы вступить в брак по любви, – тихо сказала я.

– Девочка моя, – отец обнял меня, – и я хотел бы этого для тебя больше всего на свете. Но ты же знаешь, что о тебе сейчас говорят. И хотя сам я уверен, что ты, как и прежде, чиста и невинна, заткнуть чужие рты я не могу. Я уже слишком стар, и мне хотелось бы, чтобы рядом с тобой было надежное плечо, на которое ты могла бы опереться. Да, наверно, графа де Валенсо нельзя назвать приятным человеком, но у него есть титул, он представлен ко двору, и он сумеет защитить честь своей супруги. А значит, сплетники вынуждены будут прикусить свои злые языки.

На это мне возразить было нечего. Отец и без того за последние несколько недель натерпелся позора из-за меня. И он был единственным, кто мне верил. Остальные – в том числе и мачеха, и моя сестра – считали, что я опозорила свою семью.

Если его сиятельство не женится на мне, мне придется уйти в монастырь – а иначе местное общество затравит и меня, и моего отца. Но одно дело – преследовать девушку, за которую некому заступиться. И совсем другое – осмелиться сказать то же самое графине де Валенсо.

И я, подумав об этом, подняла голову и расправила плечи. Я должна это сделать! Не ради себя, а ради своего отца. А возможно, и ради той девочки, которая отчего-то назвала меня мамой.

– Не понимаю, как ты мог принять такое решение без меня? – возмущенный голос моей мачехи Эммы был слышен далеко за пределами гостиной, в которой они с отцом разговаривали. – Такое приданое – просто безумие! Эти деньги нам пригодились бы и самим. Не забывай, что у тебя есть и вторая дочь.

– Это деньги матери Альмиры, и Генриетта не имеет к ним никакого отношения, – возразил отец. – Они изначально были отложены на приданое, и я никогда не касался их.

– А как же Генриетта? – не сдавалась Эмма. – Ты хоть иногда думаешь об ее интересах?

Мне не доставляло никакого удовольствия слушать их перепалку, но так получилось, что я находилась в комнате для рукоделия еще до того, как родители пришли в гостиную, а единственная дверь из комнаты вела как раз туда, и я не смогла бы миновать их, не обозначив свое присутствие. Это следовало сделать сразу же, как только я услышала их голоса, но мне хотелось закончить вышивку. Да и разве могла я знать, что разговор коснется столь щекотливой темы.

– А может быть, тебе тоже стоило бы подумать о приданом Генриетты, – рассердился отец, – и хотя бы немного уменьшить свои траты на наряды? А эти бесконечные приемы, которые ты заставляешь меня устраивать? Ты знаешь, сколько денег на них уходит?

Мачеха любила наряжаться и заводить знакомства. Она и Генриетту чуть не каждый день таскала к кому-нибудь в гости. Наверно, будь я ее родной дочерью, она бы проделывала это и со мной.

– Не смей разговаривать со мной подобным тоном! – возмутилась она. – Если бы твоя любимая доченька вела себя подобающим образом, нам не пришлось бы сейчас приплачивать за то, чтобы хоть кто-то согласился на ней жениться.

– Эмма! – рявкнул отец.

Но мачеху было уже не остановить.

– Ты знаешь, что я права! Альмира опозорила себя, и лучшее, что мы могли сделать, это отправить ее в монастырь. Только в этом случае скандал удалось бы замять. Она бы перестала появляться в свете, и через некоторое время все забыли бы о том, что случилось. Но если она останется здесь, то общество продолжит ее обсуждать, и этот позор снова и снова будет ложиться на наше семейство. Он затронет и ни в чем не повинную Генриетту. Когда настанет время выходить замуж и ей, кто-нибудь непременно вспомнит, как недостойно вела себя ее старшая сестра. Так что было бы справедливо часть денег, доставшихся Альмире от матери, потратить на приданое на Генриетту.

– Альмира ни в чем не виновата!

– Откуда ты знаешь, дорогой? – Эмма поняла, что истерикой ничего не добьется, и сменила тактику. – Ты же знаешь пословицу про тихий омут. Я не спорю – она хорошая и неглупая девочка и не стала бы делать намеренно ничего дурного. Но она могла оступиться. Увлечься кем-то и не устоять. Девицы в ее возрасте часто совершают такие ошибки. Ты же сам слышал, что говорил барон Маруани – он встретил Альмиру ночью на дороге. И его слова подтвердила его сестра, которая была вместе с ним. Они как раз возвращались с приема у виконта Нюбурже. Твоя дочь выходила из дома в то время, когда приличные девушки должны спать в своих постелях.

– Барон Маруани – грязный сплетник, и будь я помоложе, когда у меня еще не дрожала рука, я вызвал бы его на дуэль и с удовольствием проткнул бы его мерзкое сердце.

– И тем не менее, именно барон Маруани – единственный человек, который мог бы заставить сплетников замолчать. Он приезжал сюда сегодня – как раз тогда, когда вы отправились к де Валенсо. И именно поэтому я злюсь, что ты так быстро договорился с графом. Если бы счел нужным посоветоваться со мной, я удержала бы тебя от этого шага.

Зачем Маруани приезжал к нам? Мне был решительно неприятен этот человек еще до того, как он стал распространять обо мне гнусные сплетни.

– Маруани? – удивился и отец. – Как он посмел сюда явиться?

– Он приехал, чтобы сделать предложение Альмире! – торжествующе заявила мачеха. – Не правда ли, это очень благородно с его стороны?

Благородно??? Я едва не задохнулась от возмущения.

А Эмма, меж тем, продолжила:

– Он готов жениться на ней, несмотря на то что она обесчещена. И когда они поженятся, он объявит во всеуслышание, что его прежнее заявление было не более, чем ревностью влюбленного и отвергаемого поначалу мужчины. Так позор Альмиры будет полностью смыт, и общество вместо презрения станет испытывать к ней жалость.

– Именно для этого он и распустил все эти гнусные слухи, не так ли? Чтобы мы отдали ее ему в жены? Я, надеюсь, Эмма, это не подсказала ему действовать подобным образом?

– Разумеется, нет! – обиженно воскликнула мачеха. – Как ты мог такое подумать? Я воспитывала Альмиру с малых лет и всегда заботилась о ее репутации. Но будет лучше, если мы примем предложение Маруани. Он удовольствуется и половиной той суммы, которую ты пообещал графу. А его заявление о том, что он сгоряча оболгал Альмиру, позволит нам снова ходить, высоко подняв головы.

Теперь, когда у отца был выбор, я лишь надеялась, что он не поддастся на уговоры Эммы. Стать женой мерзавца Маруани было бы выше моих сил.

– Тебе не кажется, Эмма, что быть графиней куда лучше, чем баронессой?

Мачеха рассмеялась в ответ:

– Граф де Валенсо почти разорен. Что он сможет дать твоей дочери? Он промотает ее деньги так же, как промотал свои. А Маруани богат, и у Альмиры будут лучшие драгоценности и модные наряды. Подумай хорошенько, дорогой! Если ты согласишься со мной, то я готова лично съездить к де Валенсо и извиниться за то, что мы вынуждены отказаться от этого брака. Не думаю, что он сильно расстроится. Иметь жену с такой репутацией, как у Альмиры – сомнительное удовольствие.

И заявив это, она вышла из гостиной, громко хлопнув дверью.

С бароном Маруани мы встретились возле церкви после мессы. Я видела его и во время службы, но надеялась, что он не решится ко мне подойти. Это было мое первое появление в храме после заполонивших нашу округу сплетен обо мне, и я видела обращенные ко мне со всех сторон взгляды и слышала шепотки за спиной.

– Ты слышишь? – прошипела мачеха мне прямо в ухо. – И эти слухи не утихнут и после вашей с графом свадьбы. Если тебе на это наплевать, то подумай хотя бы о своем будущем муже. Ты хочешь взвалить на него непосильную ношу. Мужчины очень чувствительны к таким разговорам. Он никогда не сможет тебя простить.