Голос ее сорвался, а на глазах показались слёзы. Я взяла ее за руку – ее пальцы дрожали.

– Он мог отправиться в город и задержаться там в какой-нибудь таверне. Или поехать к кому-то из ваших соседей и там заснуть. А лошадь просто отвязалась и пришла домой.

Теперь, когда я произносила эти слова вслух, они и самой мне казались неубедительными. И когда в коридоре раздался чей-то крик: «Ваша милость! Ваша милость!» моя рука задрожала так же, как и рука сестры.

Дверь распахнулась, и на пороге я увидела того слугу, который встречал меня полчаса назад – но сейчас он тяжело дышал от быстрого бега, а на лице его застыл ужас.

– Ваша милость, Альбер нашел господина барона!

– Где он? Что с ним? – Генриетта подалась вперед.

– Не знаю, как вам сказать…, – лакей переминался с ноги на ноги, старательно отводя взгляд. – Альбер нашел его милость в расщелине. Должно быть, господин барон отправился ночью в горы и не удержался в седле.

– Он жив? – почти выкрикнула сестра.

– Никак нет, госпожа баронесса! – слуга покачал головой. – Он сильно разбился.

– Пошел прочь! – услышала я вдруг со стороны коридора.

Лакей, поклонившись, метнулся вон, а на его месте через секунду появилась заплаканная Мэрион Маруани. Она была такой же худой, как и во время нашей прошлой встречи в городе, но сейчас бледность ее кожи была особенно заметной на контрасте с красными пятнами на ее щеках, которые, как я помнила, всегда появлялись на ее лице в моменты крайнего волнения.

– Это ты, ты во всём виновата! – она смотрела на Генриетту с ненавистью и болезненное состояние невестки не удержало ее от обвинений. – Он уехал вчера из-за тебя!

Сестра попыталась что-то сказать, но не смогла и только разрыдалась, закрыв лицо руками.

– Я понимаю, мадемуазель Маруани, как вам сейчас тяжело, – я поднялась и стояла теперь напротив девушки, стараясь скрыть от нее Генриетту, – но эта ссора не вернет вам вашего брата. И проявите хоть немного уважения к его жене – она тоже сегодня потеряла близкого человека, и в этом горе вам следует поддерживать друг друга.

– А, госпожа графиня! – воскликнула она, словно только теперь заметив меня. – Уж вы-то точно не станете проливать слёзы по Джереми, не так ли?

Я не стала отвечать, предоставив ей право думать об этом то, что ей заблагорассудится. Я могла бы сказать ей, что мое отношение к барону Маруани имело под собой основания, но сейчас это было неуместным.

– Мэрион, прошу тебя, не говори так! – простонала Генриетта, снова упав без сил на подушки. – Никто из нас не желал Джереми ничего дурного.

– Как бы не так! – взвизгнула девушка. – Ты думаешь, что я не слышала, что ты говорила ему вчера?

– А того, что он бил свою только-только разрешившуюся от бремени жену вы, разумеется, не слыхали?

Я соболезновала ее утрате, но не могла позволить ей нападать на сестру, которая была еще слишком слаба, чтобы защищаться самостоятельно.

– Мира, не надо! – выдохнула Генриетта.

– Он был ее мужем и имел на это полное право, – слёзы на щеках Мэрион уже высохли. – Он всего лишь вышел из себя, когда узнал, что она снова разродилась девочкой. И теперь, когда нас выкинут из этого дома, вы и сами поймете, что он был прав. Наше имение достанется младшему брату отца, который был с папенькой в ссоре, и у которого нет ни малейшей причины, чтобы проявить к нам снисхождение. Он выставит нас на улицу безо всяких угрызений совести.

Она развернулась и выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью, а я, снова сев на кровать, обняла сестру.

– Она права, Мира! – прошептала Генриетта. – Джереми всегда отзывался о своем дяде с большим неодобрением. Кажется, его отец выгнал брата из дома, когда тот был еще совсем молодым, и теперь тот имеет полное право поступить с нами точно так же.

– Не думай об этом, – ответила я. – Возможно, всё окажется совсем не так. Но как бы всё ни обернулось, ты всегда можешь вернуться к папеньке.

Сестра подняла на меня полные слёз глаза.

– А если с нашим отцом тоже что-то случится? Дом перейдет к его кузену, которого мы никогда даже не видели. Нас опять погонят прочь – и меня с девочками, и матушку.

– Тогда вы приедете в Валенсоль, – сказала я. – И полно лить слёзы. Того, что случилось, уже не изменить.

– Ах, Мири, мне так стыдно! – сестра расплакалась еще пуще. – Потому что Мэрион сказала правду – вчера я в самом деле пожелала Джереми дурного. Ты знаешь, как сильно я его всегда любила – еще с тех пор, когда была совсем девчонкой. Но вчера, вчера… когда он ударил меня, я…, – она не смогла договорить – закашлялась, еще сильнее побледнела, хотя, казалось, это было уже невозможно.

Я вызвала горничную, велела ей принести воды и отправить кого-нибудь в город за доктором.

В таком состоянии я не могла оставить Генриетту одну, и я отправила месье Эрве домой с запиской для ее сиятельства.

Новый барон Маруани прибыл в поместье в день похорон Джереми. Он оказался мужчиной средних лет – хмурым, неразговорчивым. И он не пожелал проявить какой-то особой приязни к вновь обретенным родственникам. Когда его племянник упокоился в фамильном склепе Маруани, его милость произнес короткую торжественную речь, но этим и ограничился, не пожелав пообещать того, что позаботится о сестре или детях Джереми.

Генриетта едва держалась на ногах, и я старалась находиться рядом, чтобы она могла опереться на мою руку. Мне было жаль Джереми (как бы там ни было, но я не желала ему такого конца), но еще больше мне было жаль свою сестру. Я не знала, как она сможет выйти из того отчаяния, в которое погрузилась после смерти мужа.

Оставаться и долее в усадьбе Маруани я не могла, а потому вернулась домой, а через несколько дней, отправившись навестить родителей, застала в их доме и Генриетту с детьми.

– Ты представляешь, Альмира, сколь бесчестным оказался этот месье Маруани? – Эмма отказывалась называть дядю Джереми его новым титулом. – Он недвусмысленно указал нашим девочкам на дверь. Заявил, что в нынешних условиях содержать такой дом – непозволительная роскошь. Он собирается уволить всех слуг и вернуться в город. Генриетта слышала, как он велел управляющему присылать ему деньги в Париж.

– А Мэрион? – спохватилась я. – Хотя бы ей он разрешил остаться в доме?

Мачеха фыркнула:

– Если он не погнушался выставить на улицу маленьких детей своего племянника, от которого, между прочим, унаследовал титул барона, то с чего бы ему быть более щедрым именно к ней? Он сказал, что незамужняя девушка может удалиться в монастырь или наняться к кому-то в услужение. Вот только ни компаньонок, ни гувернанток нынче никто не нанимает – тем более, девиц с таким характером, как у нее.

Во время этого визита меня порадовали только малышки-племянницы. Обе девочки были очень милы, и я надеялась, что рано или поздно именно они сумеют вернуть моей сестре способность улыбаться.

Весна раскрасила Прованс яркими разноцветными красками, и в звенящем после первых гроз воздухе стали ясно чувствоваться цветочные ароматы, словно всё вокруг – деревья, луга и даже горы было спрыснуто изысканными дорогими духами.

Однажды я увидела, как Гвинет стояла у распахнутого настежь окна гостиной и смотрела на раскинувшиеся вдоль реки лавандовые поля. Они были восхитительны красивы – вытянувшиеся в струнку ровные фиолетовые ряды на фоне голубого неба. Мне трудно было угадать, с каким чувством она созерцала всё это, но я надеялась, что теперь, зная, в каком положении мы оказались, она хотя бы перестанет упрекать меня в том, что я взялась за неподходящее для аристократки занятие.

Услышав мои шаги, старая графиня торопливо отвернулась от окна и, сев в кресло и поднеся к лицу лорнет, сделала вид, что зачиталась книгой. Мы почти не разговаривали с тех пор, как она узнала о гибели Эмиля. Должно быть, она до сих пор не могла простить мне того, что я так долго это от нее скрывала. Но зато она стала больше времени проводить с Фабьеном и Кэтрин, словно пытаясь додать им то, что, быть может, недодала сыну.