– Не хотите же вы сказать, что покупали продовольствие на деньги, полученные столь бесчестным путем? – осведомилась она, еще не вполне мне поверив.

– Именно это я и хочу сказать, – подтвердила я. – Только, в отличие от вас, я не считаю этот заработок бесчестным. Не всё ли равно, что продавать – зерно, что мы получаем от своих крестьян, или лавандовую воду?

– Дворяне не могут быть мануфактурщиками или торговцами – это ремесло достойно лишь низших классов! А если мы опустимся до их уровня, то чем мы будем лучше их?

Всё это была пустая демагогия, и мне было жалко тратить время на этот спор. Ради того, чтобы мои дети не голодали, я готова была сама сеять пшеницу и доить коров. Поэтому я развернулась и, раз уж не могла пройти в столовую, направилась на кухню – там Жозефина тоже могла меня накормить.

– Я сожгу этот сарай собственными руками! – закричала графиня мне вслед. – Если только так можно вытравить эту заразу с наших земель.

Я обернулась.

– Если вы сделаете это, сударыня, то эти земли пойдут с молотка. И родовое гнездо де Валенсо будет принадлежать кому-то другому. Подумайте об этом на досуге.

Генриетта вот-вот должна была разродиться вторым ребенком, и я сильно волновалась за нее. По словам Эммы, барон Маруани много пил и неоднократно заявлял, что если она снова родит девочку, то он выгонит ее на улицу и потребует развод. Из-за постоянного волнения и скудного питания сестра сильно подурнела, и однажды призналась мне, что понимает, почему ее муж к ней охладел. Глупышка во всём винила себя, и я, как ни старалась, не могла ее разубедить. Она надеялась, что появление долгожданного сына вернет ей любовь барона, и не хотела даже думать о том, что этой любви, быть может, никогда и не было вовсе.

Но о родах сестры я узнала не от нее самой и не от родителей, а от барона Маруани – он приехал к нам в дом поздним вечером. Он был небрежно одет, словно собирался в большой спешке, и от него разило спиртным.

Слуги были уже отпущены отдыхать, и дверь гостю открыл месье Эрве, с которым мы засиделись в гостиной, обсуждая хозяйственные дела.

– Эта никчемная тварь снова принесла девку! – с порога заявил Маруани, ничуть не смущаясь того, что говорил так о своей жене и моей сестре. – А ведь я предупреждал ее, что будет, если это снова случится!

– Что вы сделали с Генриеттой? – закричала я.

Месье Эрве явно чувствовал себя неловко, и я попросила его вернуться в гостиную, а своего обезумевшего зятя провела в кабинет. Он явно был не в себе – никогда прежде я не видела его в таком состоянии. Обычно он бывал невозмутим и слишком уверен в себе, чтобы опускаться до такого поведения.

– Еще ничего, – рыкнул он. – Но непременно сделаю, когда вернусь домой. Я отвезу вашу сестру назад к вашему отцу. Мне не нужен бракованный товар.

– Надеюсь, вы вернете ее родителям вместе с приданым? – осведомилась я.

Барон ухмыльнулся, и его пьяный взгляд, проблуждав некоторое время по комнате, остановился на мне.

– Во всём виноваты именно вы, Альмира! Согласись вы выйти за меня замуж, всё могло бы быть по-другому. Мне нужна такая женщина, как вы, а не эта пустышка Генриетта. И ведь я любил вас, сударыня! Да-да, любил!

– Вы проявляли свою любовь довольно странным образом, сударь! – возразила я.

– Возможно, – не стал спорить он. – Но лучше такая любовь, чем никакой, вы так не думаете? Разве ваш супруг когда-то вас любил? Он был холодным как только-только выловленный в речке сазан. У него, должно быть, вовсе не было чувств.

– Не смейте так говорить о моем муже! – громко сказала я.

– Почему? – усмехнулся Маруани. – Потому что о мёртвых плохо не говорят?

Мне стало трудно дышать, и я, боясь упасть, прислонилась к стене.

Откуда он узнал? И как давно он это знает?

– Кажется, вы испуганы, но отнюдь не удивлены, сударыня? Я так и думал, что вы уже знаете об этом. Знаете, но почему-то предпочитаете молчать.

– Не понимаю, о чём вы говорите, сударь, – я уже пришла в себя.

– Я получил сегодня письмо от своего знакомого шевалье Родригеза, который служит в кавалерийском полку. Он написал мне, что в боях погибло немало его земляков, и перечислил несколько фамилий, среди которых была и фамилия де Валенсо. Нет-нет, не беспокойтесь, Альмира, я не намерен выдавать вашу тайну, – тут он сделал паузу, а потом добавил, – разумеется, если я получу кое-что взамен.

При этом он облизал пересохшие губы, а его пристальный, словно раздевающий меня взгляд не оставлял никаких сомнений относительно того, что он хотел получить взамен.

– Подите прочь, сударь! И можете сколько хотите рассказывать о том, что вы узнали – об этом всё равно скоро станет известно.

– Вы стойко держите удар, сударыня, – восхитился он, – но именно это мне в вас особенно нравится. Вы совсем другая, чем Генриетта. Но даже вы не сумеете справиться с тем, что на вас свалилось, в одиночку. Вам потребуется помощь мужчины, и этим мужчиной готов стать я.

Он говорил об этом с таким самодовольством, что мне стало смешно. Несколько лет назад Маруани был довольно красив, но даже тогда его внимание ничуть не льстило мне. Теперь же, когда он подрастерял почти весь свой лоск, он выглядел почти нелепо.

– Вы предлагаете мне стать вашей любовницей, сударь? – спросила я.

Он ответил не сразу. Сначала долго испытующе смотрел на меня, а потом сделал несколько неуверенных шагов в мою сторону:

– Я готов вам предложить стать не моей любовницей, а моей женой!

– Женой? – а вот этого я совсем не ожидала. – Вы сошли с ума, сударь? Вы, кажется, забыли, что женаты на моей сестре.

Он прохрипел в ответ:

– Я добьюсь развода – даю вам слово. Я обвиню ее в неверности, и она не посмеет мне возразить.

– Она – моя сестра, сударь! – мой голос зазвенел от гнева.

Но для него это не значило ровным счетом ничего, и он отбросил это возражение небрежным взмахом руки.

– Чушь! Вам следует подумать о себе и о своем сыне! Когда кредиторы узнают, что де Валенсо погиб, они потребуют оплаты счетов. И если рядом с вами не будет того, кто сумеет вас защитить, они вас разорят.

Всё то, что он говорил, я понимала и сама. Вот только я не могла довериться такому мужчине, как он.

А он подходил всё ближе и ближе, и я уже чувствовала запах дешевого вина, которое он влил в себя, прежде чем сюда приехать.

– Ну же, Альмира, не упрямьтесь! – он схватил меня за плечи и попытался поцеловать, но я увернулась, и его губы коснулись моего уха. – Кому еще вы будете нужны в таком положении? А я сделаю всё, чтобы вам помочь.

Я попыталась вырваться, но он, несмотря на то что был нетрезв, сумел меня удержать. А его шершавые губы спускались всё ниже и ниже, вызывая у меня тошноту.

– Я дам вам время подумать, Альмира, – прошептал он, – но хотел бы получить маленькую гарантию того, что на этот раз вы не откажете мне.

Его левая рука по-прежнему сжимала мое плечо, а правая принялась задирать мою юбку.

– Мне никогда не нравились пышные дамские платья, – с губ его сорвался смешок. – Они ужасно неудобны, не так ли?

Его губы впились в мои, лишая меня возможности закричать, и я пожалела, что не сделала этого раньше. Всем своим телом он прижимал меня к стене, задирая платье всё выше и выше. А когда его рука коснулась моего бедра, она показалась мне раскаленным железом, и я едва не лишилась чувств.

Он чуть ослабил хватку, когда распутывал завязки на своих панталонах, и я дернулась в сторону стола – там, рядом с книгами, лежал нож для разрезания бумаги.

В его взгляде уже не было ничего разумного – только похоть. И я понимала, что что бы ни сказала ему сейчас, он меня не услышит. А потому, когда моя рука нащупала рукоять ножа, я не колебалась ни секунды.

Вот только взмах оказался недостаточно силён – сказалось и то, что рука была левой, и то, что отнюдь не слабый мужчина прижимал меня к стене. Острие ножа рассекло его щеку и слегка царапнуло шею. Кровь быстро окрасила воротник его белой рубахи в алый цвет.