Отбросив в сторону салфетку, его величество поднялся из-за стола и оглядел почтительно склонившихся придворных. Наверняка все они бывали во дворце регулярно, и именно поэтому монарший взор остановился на моем лице.

– Это ваша молодая супруга, де Валенсо? – осведомился он, адресовав мне дружелюбную улыбку.

Я присела в низком реверансе, а мой муж подтвердил:

– Да, ваше величество, это моя супруга Альмира.

Король взмахнул рукой, и мы подошли к нему ближе.

– Сударыня, вы прелестны! Если вы намерены остаться в Париже, то станете одной из жемчужин двора.

Его величеству было уже пятьдесят три года, но взгляд его был живым и любопытным.

– Мы играли вчера в парке в фанты, – сообщил его величество и улыбнулся. – Начался дождь, и один из фантов остался не разыгранным. А между тем, это был самый ценный из всех призов – желание, которое я обязуюсь исполнить. И поскольку играть снова я уже не намерен, я как раз думал, кому же мне его вручить. И тут появляетесь вы, графиня, и ответ приходит сам с собой.

Рядом с королем уже стоял мужчина с подносом, на котором лежал свернутый в рулон листок бумаги, перевязанный атласной лентой.

Свиток был вручен мне, и я заплетающимся языком как могла поблагодарила его величество за доброту.

– Желаете ли вы воспользоваться им прямо сейчас, сударыня?

– Нет, ваше величество, – пробормотала я, – это слишком ценный приз, чтобы можно было использовать его столь поспешно.

Король удовлетворенно кивнул, вполне довольный таким трепетным отношением к его подарку.

– Ну, что же, ваше сиятельство, кажется, вы не только красивы, но еще и умны. Вы сможете использовать его, когда вам заблагорассудится. А теперь простите, прекрасная графиня, дела государственной важности заставляют меня лишиться вашего общества.

Он удалился, а я почувствовала на себе десятки пристальных взглядов, устремленных со всех сторон. Де Валенсо раскланивался с кем-то, раздавал комплименты и принимал поздравления.

Только когда мы снова оказались на улице, я смогла дышать свободно.

– Вы великолепно держались, Альмира, и можете не сомневаться, что сегодня о вас будут говорить во всех салонах Версаля и Парижа.

Он думал мне польстить, но я не чувствовала ничего, кроме желания поскорее вернуться домой.

День шел за днем, а мой супруг и не заговаривал о возвращении в Прованс. А на мои робкие попытки напомнить ему о дочери он только хмурился и говорил, что у него еще много дел в столице. Но при этом я видела, какая печаль появлялась в его взгляде – он тоже скучал по Кэтти.

Он действительно несколько раз ездил в Версаль ко двору, всякий раз предлагая мне к нему присоединиться, но, когда я отказывалась, не настаивал. Его величество чувствовал себя не вполне хорошо, и к нему пускали только самых доверенных лиц, а балы и приемы были отложены. Однажды граф сообщил мне, что он тоже в числе избранных был удостоен аудиенции у короля, и в его голосе звучала гордость. Но, боюсь, я не смогла в полной мере этого оценить – мне казалось странным преодолевать ежедневно целых пять лье туда и столько же обратно, чтобы только постоять в толпе придворных с малой толикой надежды, что именно тебя допустят в покои его величества.

Каждую неделю мы бывали на двух-трех приемах в особняках столичной знати. Мне пришлось сшить еще два платья для выездов, и я с отчаянием подумала, что эти деньги можно было бы использовать куда разумнее. Как ни странно, но граф сумел сохранить некоторые из своих фамильных драгоценностей, и я появлялась в свете с изумрудными серьгами в ушах или в бриллиантовом колье. Но полагаю, что все знакомые де Валенсо прекрасно понимали, что это был лишь отблеск прежней роскоши. Впрочем, должно быть, так в Париже поступали многие.

Муж знакомил меня с бесчисленным количеством дам и кавалеров, но все мои усилия запомнить их титулы и имена были тщетны – с большинством из них я встречалась лишь однажды, и поскольку не собиралась более возвращаться в Париж, вряд ли могла рассчитывать встретить их снова.

Только с маркизой де Трувиль я сошлась немного ближе – ее музыкальный салон произвел на меня сильное впечатление. Я сама неплохо музицировала, а потому услышать новые пьесы в исполнении блестящих музыкантов было для меня подлинным наслаждением.

– Не правда ли, лучше слушать музыку, чем те глупости, что пытаются донести до нас окружающие? – и маркиза заговорщически мне подмигнула.

Анаис де Трувиль была молода, красива и ловко пользовалась тем, что ее старый муж был уже чужд светских развлечений. Я как-то сразу почувствовала к ней расположение, несмотря на то что она была старше меня на добрых десять лет.

– Просто наслаждайтесь Парижем, дорогая! – посоветовала она мне, когда мы отправились на прогулку в Люксембургский сад. – И не обращайте внимания на глупцов и подхалимов, которые ищут вашего расположения, когда вы на коне, но отвернутся от вас, как только вы попадете в опалу. И не сердитесь на своего супруга – его величество любит, когда дворяне из провинции живут в столице и постоянно находятся при дворе и весьма щедро вознаграждает их за это.

Я подумала, что эта щедрость не слишком помогла де Валенсо, но, разумеется, не стала говорить этого вслух.

На одном из приемов в доме де Трувилей муж познакомил меня с шевалье де Прежаном – мужчиной среднего роста с лоснящейся кожей лица и цепким взглядом маленьких темных глаз.

– Счастлив приветствовать вас, ваше сиятельство! – он поцеловал мою руку, и тонкие губы его изогнулись в улыбке. – Много наслышан о вашей красоте и рад, что, наконец, получил возможность лицезреть ее лично.

Он вел себя слишком панибратски для простого знакомого, и граф, заметив мое недоумение, пояснил:

– Патрик – мой двоюродный брат, Альмира.

Но от этого представления шевалье не показался мне более приятным. Я только удивилась, что муж ничего не рассказывал мне о нём прежде.

– А как поживает вдовствующая графиня, Эмиль? Надеюсь, она пребывает в добром здравии?

Вместо ответа мой супруг взял кузена под руку и отвел его в сторону, заставив меня терзаться в догадках. О какой вдовствующей графине говорил шевалье? И почему де Валенсо предпочел ответить ему тет-а-тет?

Но спрашивать об этом на людях я постеснялась, отложив вопрос до того момента, когда мы сели в карету. Но даже тогда граф ответил на него не сразу:

– Я объясню вам всё завтра, Альмира!

Наутро, за завтраком, я напомнила ему об этом, и он, хоть и без большого удовольствия велел мне собираться. Мы долго тряслись в карете по булыжным мостовым, пока не въехали в одно из предместий столицы. Наш экипаж остановился у крыльца двухэтажного особняка, с которого, должно быть, услышав цоканье копыт лошадей, тут же сбежала девушка в белоснежном чепце и клетчатом платье.

– Здравствуйте, ваше сиятельство! А мадам графиня уже спрашивала про вас. Она словно чувствует, когда вы прибываете в Париж!

Она повела нас по длинным коридорам. Внутренне убранство дома показалось мне странным – здесь было светло и чисто, но не хватало каких-то столь милых сердцу мелочей, которыми старается украсить свое жилище каждая хозяйка. И все выходившие в коридор двери отчего-то были закрыты. А когда мы проходили мимо одной из них, я услышала за ней чьи-то рыдания. Но что поразило меня больше всего – на этот звук ни граф, ни шедшая впереди горничная никак не отреагировали.

Наконец, наша проводница открыла двери в одну из комнат, и я увидела сидевшую у окна в высоком кресле пожилую даму с седыми буклями. При нашем появлении та отложила в сторону пенсне и книгу, которую читала, и посмотрела на нас.

– Доброе утро, матушка! – поклонился мой муж, и я, еще не придя в себя от изумления, тоже поклонилась.

Его мать! Но он никогда не говорил мне, что она была жива. Он вообще ни словом о ней не обмолвился, и если бы не слова его кузена, я бы так и не узнала о ее существовании. Сердце захлестнула обида. Неужели он ценил меня так мало, что не считал нужным делиться столь важным?