Я понимала, что он прав, но ничего не могла с собой поделать – почти прозрачная Мэрион Маруани так и стояла у меня перед глазами. И пусть она никогда не делала для меня ничего хорошего, а ее брат так и вовсе принес мне и моей семье много зла, но я не могла поступиться собственными принципами.

Но и заставлять кучера ехать в место, где могли находиться больные тифом, я не могла – у него тоже были маленькие дети. И я запрыгнула на козлы и взяла в руки вожжи.

– Как можно, ваше сиятельство? – кучер мигом пошел на попятную.

Но раньше, чем он забрал у меня вожжи, это сделал месье Эрве.

– Я сам отвезу вас, ваше сиятельство! Нет-нет, не возражайте! Но пообещайте, что не станете приближаться к мадемуазель Маруани, если она всё-таки окажется больна. И будете держать у лица смоченную в вине тряпицу. И не будете снимать перчатки. И не посадите мадемуазель Маруани к себе в карету – она вполне может расположиться на запятках. И когда мы привезем ее сюда, то разместим отдельно и не позволим ей войти в дом. И первые несколько дней слуги будут просто приносить ей еду и тоже не станут к ней подходить.

Я охотно пообещала ему это, поскольку это всё вполне согласовывалось с моими собственными мыслями. И еще добавила:

– Может оказаться, что вы напрасно дали мне эти советы, месье! Боюсь, в каком бы состоянии ни находилась мадемуазель Маруани, она не захочет поехать с нами и предпочтет остаться у себя дома.

– Дома? – хмыкнул управляющий. – Кажется, это уже не ее дом, и когда ее родственник сумеет его продать, новый хозяин наверняка попросит ее оттуда удалиться.

Мы взяли с собой три корзины с продуктами – этого хватило бы Мэрион и управляющему поместьем Маруани по крайней мере на неделю. Но когда мы прибыли туда, то быстро поняли, что управляющий в этом уже не нуждался. Его бездыханное тело лежало в нескольких шагах от сторожки, и над ним кружилось полчище мух.

Но Мэрион была жива, и она вышла из своего сарайчика, когда наша лошадь заржала. К счастью, выглядела она вполне сносно – была всё так же худа, но никаких признаков тифа у нее не наблюдалось.

– Месье Джузеппе скончался еще вчера, но я не нашла в себе силы, чтобы его похоронить. Он много лет служил нашей семье верой и правдой, а я не смогла ему помочь. Я даже подойти к нему побоялась.

Сейчас она разговаривала со мной не так, как в прошлый раз – в ее голосе не было враждебности, а во взгляде – вызова. Но во всём ее облике была какая-то усталая опустошенность. Она осталась тут одна, смирилась с этим и не хотела ничего менять.

– Мы приехали за вами, Мэрион!

Она усмехнулась и покачала головой:

– Это ни к чему, Альмира! Ваша жалость унизительна для меня. И если вы ждете от меня благодарности, то напрасно. Я не просила вас приезжать сюда. Вы делаете это не столько для меня, сколько для себя. Чтобы показать всем, насколько вы благородны. И чтобы совесть не мучила.

– Пусть так, – я не стала с ней спорить. – Но если вы откажетесь поехать с нами сейчас, то вынудите нас приезжать снова и снова. А на дорогах сейчас опасно. И когда однажды мы не приедем, вы сами будете терзаться мыслью – а не случилось ли с нами чего, когда мы ехали, чтобы вам помочь.

Я видела, что она начала сомневаться. Что изначально принятое решение изначально не казалось ей однозначным, и сейчас она пыталась понять, стоило ли ей продолжать упорствовать.

– Давайте забудем о прошлом, Мэрион. Я вовсе не предлагаю вам дружбу – полагаю, что между нами она невозможна. Но я предлагаю вам в это трудное время просто держаться вместе. А потом, когда голод закончится, вы будете вольны делать то, что вам заблагорассудится.

– Советую вам согласиться, ваша милость, – вмешался в беседу месье Эрве. – И если вам не жаль ни себя, ни ее сиятельство, то пожалейте хотя бы меня и наших лошадей, которые вынуждены проделывать такую дорогу лишь для того, чтобы в очередной раз услышать ваш отказ.

Она криво усмехнулась, но всё-таки сделала шаг в нашу сторону.

– Я поеду с вами с одним условием – что вы, месье, пересядете в карету к госпоже графине, а я сяду на козлы. Не беспокойтесь – я умею править.

Месье Эвре мигом оказался внутри кареты, а Мэрион не без труда, но взобралась на козлы. Мы снова проехали мимо сторожки, и я услышала, как с губ мадемуазель Маруани сорвался стон.

– Я размещу ее в старом домике егеря, ваше сиятельство, – сказал месье Эрве. – Полагаю, ее милости будет там вполне удобно. А через несколько дней она может перебраться в особняк, если, конечно, вы готовы это предложить.

Мы так и поступили. Мне показалось, что Мэрион обрадовалась, что я не потащила ее в свой дом – ее нынешние вид и состояние были совершенно неподходящими для знакомства с моими детьми и свекровью. И я была уверена, что меньше всего ей сейчас хотелось вести светские беседы.

Месье Эрве лично отнес в домик егеря одну из корзин с продуктами. Потом он рассказал мне, что мадемуазель Маруани заснула, едва добравшись до кровати.

Она провела в отдалении от нас целую неделю, и за это время ее лицо и фигура чуть округлились, и пусть она всё еще была бледна, она уже становилась похожей на себя прежнюю. Но даже когда стало понятно, что она не заразилась тифом, она категорически отказалась перейти в ту комнату, что подготовили для нее в особняке, испросив у меня дозволения остаться в доме егеря. И я не отказала ей. Я понимала, насколько ей с ее свободолюбивым нравом было трудно чувствовать свою зависимость от нас.

Она начала выходить из дома и гулять по поместью, и встретив ее как-то после одной из таких прогулок, я с удовлетворением заметила румянец у нее на щеках.

– Я и прежде считала вас сумасшедшей, Альмира, а теперь лишний раз в этом убедилась, – сказала она в ответ на мое приветствие. – Кажется, вы решили забыть о том, что у вас есть титул и заняться тем, что совершенно не подходит благородной даме. Неужели вы считаете это разумным?

Кажется, во время этой прогулки она посетила сарай, где находился цех по переработке растительного сырья. Ну, что же, рано или поздно это должно было случиться.

Должно быть, она ожидала, что я стану что-то объяснять и доказывать, а потому сильно удивилась, когда этого не произошло. Я всего лишь пожала плечами, предоставляя ей возможность думать об этом что ей заблагорассудится.

– Да, пока вам удается держать всё в тайне, но однажды общество узнает об этом и обольет вас презрением. И ваш сын, Альмира, когда вырастет, первым же станет вас презирать.

Я уже направлялась к дому, но после ее слов всё-таки обернулась.

– Главное, что он вырастет, Мэрион. А уж будет он меня или не будет, пусть решает сам.

– Ты с ума сошла? – возмутилась Генриетта, когда я рассказала ей, что Мэрион Маруани сейчас живет у нас в поместье. – Эта девица не упускала ни малейшего шанса уколоть меня, когда я была женой ее брата. И разве ты забыла, что именно она когда-то распускала о тебе грязные слухи? Нет, я понимаю, что всем нам надлежит быть похожими на добрых самаритян, но не до такой же степени! Ты пригрела на сердце змею, и однажды она ужалит безо всякого сожаления.

– Возможно, ты права, – вздохнула я, – и я даже не стану с тобой спорить. Но я не могла оставить ее там – такую голодную, такую слабую.

На сей раз на мою сторону не встал даже папенька.

– От этих Маруани, Мира, не приходится ждать ничего хорошего. Мне кажется, этой девушке следовало попросить приюта у своего дяди. А уж то, что после всего причиненного тебе зла она решила воспользоваться твоей добротой, тем более характеризует ее не самым лучшим образом.

Но сожалеть о сделанном было уже поздно. Пока же я просто старалась свести общение с мадемуазель Маруани к минимуму. Сама она тоже старалась держаться от нас подальше, равно как и от своих прежних знакомых.

Я написала о Мэрион барону Пуанкаре, и он оказался единственным, кто одобрил мой поступок.

«С каждым письмом я обнаруживаю в Вас всё новые и новые черты, которые меня восхищают. Ваш муж был счастливейшим человеком, который обладал истинным сокровищем».