– Вы – графиня де Валенсо?

Мне показалось, что я ослышалась. Она не могла знать мое имя! Тогда почему она его произнесла?

От следующей мысли я похолодела. Барон показывал ей мои письма! Он обсуждал с женой всё то, что я ему писала! И хотя я никогда не писала ему ничего того, за что мне могло бы быть стыдно, мне было неприятно, что мои письма читал не только адресат. И раз она узнала меня в женщине, которую видела впервые в жизни, то значит, я дала ему основание полагать, что увлеклась им настолько, что могу совершить столь безрассудный поступок.

Я замотала головой, желая сказать, что она ошиблась. Но прежде, чем я произнесла это вслух, она сказала:

– Вы же Альмира, правда? Ох, как здорово, что вы приехали! Я и надеяться на это не смела!

Теперь уже я смотрела на нее с удивлением. Она была рада, что я приехала? Но почему? И почему барон никогда не писал о своей супруге? Ведь передавая поклоны моей свекрови и детям, разве не логично было написать пару строк и о своей семье?

Я уже ничего не понимала. И должно быть, это недоумение отразилось на моем лице, потому что баронесса выскочила из экипажа и, обняв меня, расцеловала в обе щеки.

– Да что же мы стоим на ветру? Садитесь рядом со мной, а вашему кучеру мы скажем, чтобы он ехал следом.

Я была слишком растеряна, чтобы возразить. Да и теперь я и сама уже хотела во всём разобраться. И раз уж она догадалась, кто я такая, то отступать было уже поздно, и мне следовало познакомиться с господином бароном, хотя, разумеется, наша последующая переписка с ним будет уже невозможна. И я послушно позволила ей усадить себя в карету.

До особняка Пуанкаре мы ехали примерно четверть часа. Всё это время баронесса расспрашивала меня о том, как прошло путешествие – понравился ли мне Ренн, и сильно ли отличается погода в Провансе от того, что я увидела в Бретани. Я что-то отвечала, но едва понимала, что именно я говорю.

– Я никогда не бывала на юге, – со вздохом сообщила она. – Но если вы когда-нибудь будете столь любезны, что пригласите нас в гости, то мы с удовольствием воспользуемся вашим приглашением.

Приглашу? В гости? Нет, кажется, она вовсе не издевалась и не смеялась надо мной.

Карета остановилась перед небольшим и, должно быть, некогда очень красивым домом, на фасаде которого сейчас явно читались признаки не самого хорошего положения хозяев.

Кучер помог мне выйти из экипажа, а баронесса, уже поднимавшаяся по ступенькам крыльца, поманила меня за собой.

Мы вошли в дом, и хотя изнутри он тоже отнюдь не сиял красотой, там было очень уютно. И пусть мебель была не нова, она была подобрана с большим вкусом.

– Дорогая, ты уже вернулась? – услышали мы мужской голос из одной из комнат.

И хотя я еще не видела мужчину, в этом голосе было столько тепла и приязни, что у меня не осталось сомнений в том, что барон любит свою супругу и скучает по ней даже тогда, когда она отлучилась из дома всего на пару часов.

Выбежавшая встречать хозяйку горничная приняла у нас с баронессой шляпки. А ее милость уже распахнула дверь в большую и теплую комнату.

– Да, я вернулась. И не одна.

Я вошла в гостиную вслед за ней. Барона Пуанкаре я увидела сразу – он стоял у окна. Мужчина среднего роста, седой, но отнюдь не старый. И взгляд его темных глаз за стёклами очков обратился ко мне с выражением явного интереса.

Но ни он, ни я не успели ничего сказать, потому что я услышала сдавленный стон из другой части комнаты – от камина. И когда я посмотрела туда, я подумала, что я сошла с ума. Потому что того человека, который сидел там, здесь быть не могло.

И едва я осознала это, комната поплыла у меня перед глазами, и я упала бы на пол, если бы барон Пуанкаре не успел меня подхватить.

– Альмира!

Это был его голос! Голос графа де Валенсо – моего покойного мужа!

– И когда же, сударь, вы собирались сообщить нам о том, что вы живы?

Барон и баронесса тактично оставили нас в гостиной одних. Его сиятельство сидел в кресле у камина, а я стояла в нескольких шагах от него.

Он, граф де Валенсо, мой муж, сильно изменился за то время, что я не видела его. Впрочем, было бы странно, если бы война не оставила никаких следов на его внешности или в его душе. И она оставила – и шрам на высоком, изборожденном морщинами лбу, прямо у самой кромки волос; и дрожание правой руки, которое он безуспешно пытался скрыть, отводя ее за спину; и неподвижность ног, на которые он уже не мог подняться как прежде.

Хотя поняла я это не сразу. Сначала я просто удивилась тому, что он продолжал сидеть, когда мы с баронессой стояли. А потом заметила смятение в его взгляде и ту неловкость, что явно испытывали хозяева, одновременно и желая обелить его в моих глазах, и не желая лезть в наши отношения без спроса.

И тогда я догадалась обо всём. Но даже испытав чувство жалости (которое, я надеялась, сумела от него скрыть), я не могла его простить за то, что он сделал.

– Или вы не собирались объявляться вовсе? Вам показалось удобным переложить на меня всю ответственность за нашу семью? За вашу дочь. За вашу матушку. И за нашего маленького сына. А если бы я не справилась, сударь? Вы подумали о том, что могло стать со всеми нами?

Справедливости ради я всё-таки нашла ему некоторые оправдания. Ведь именно он был инициатором нашей переписки, а значит, не был безразличен к тому, что у нас происходило. И он отправил нам свои деньги – наверно, всё, что он заработал на службе у его величества. А ведь, судя по тому, что я здесь видела, они бы пригодились и ему самому.

Но всё это я готова была признать лишь мысленно. Потому что еще слишком сильна была обида.

– Всё совсем не так, Альмира! – откликнулся он. – Позвольте мне сначала рассказать вам обо всём. И нет, я не пытаюсь доказать, что я ни в чём не виноват. Я лишь пытаюсь объяснить, что у меня были на то некоторые причины.

Я чуть наклонила голову, давая понять, что готова выслушать его, и села на стоявшее у окна канапе.

– Это случилось во Фландрии. Мы переправлялись через реку, направляясь к Неервиндену. А войска Вильгельма Оранского пытались нашей переправе помешать. Нам приходилось перебираться вплавь под огнем вражеской артиллерии. Снаряд разорвался рядом со мной, мою лошадь убило – как и многих товарищей, что были подле меня. Я и сам потерял сознание и скрылся под воду. Это видели несколько человек из нашего полка – они посчитали, что я погиб. И когда после боя стали составлять списки погибших, то мое имя там тоже было.

– Значит, это случайность? – спросила я. – То известие о вашей гибели, что привез мне офицер, оно было сделано не по вашему наущению?

– Разумеется, нет! Мне бы и в голову не пришло обманывать вас намеренно. В том месте было сильное течение – оно отнесло меня слишком далеко от того места, где был наш полк. Но меня выбросило на берег, и там меня подобрали крестьяне. Они оказались достаточно великодушны, чтобы не воспользоваться моей слабостью. Они выходили меня, и я провел у них несколько месяцев, то впадая в забытье, то выходя из него на короткое время. Но когда я, наконец, пришел в себя, то оставаться у них и дольше я уже не мог – им самим едва хватало пропитания. К тому же я был почти недвижим и превратился для них в обузу. Я попросил мужчину, который ухаживал за мной, найти кого-то из французских офицеров и рассказать ему обо мне. Так он и поступил. А офицером, к которому он обратился, оказался мой старый друг – барон Пуанкаре, который после ранения направлялся к себе домой. Он-то и рассказал мне, что вас уже известили о моей гибели. А к тому времени я уже понял, что не смогу подняться на ноги. Это было слишком тяжело осознать. Барон предложил мне отправиться вместе с ним к нему домой, и я с радостью ухватился за это предложение. Я не мог показаться вам в таком виде, Альмира!

Я слушала его со слезами на глазах – каждое слово давалось ему нелегко. Я старалась не смотреть на его дрожащую руку, но мой взгляд обращался к ней снова и снова. И де Валенсо чувствовал это. Наверно, я смотрела бы и на его ноги, но они были прикрыты пледом.