Мне показалось, что такое уравнивание шокировало бы ее больше всего. Но, к счастью, месье Доризо заверил ее, что это будет не так.

– Нет, ваше сиятельство. Все плательщики будут разделены на классы, и каждому классу будет определена своя сумма. К первому классу его величество относит себя и членов своей семьи, а также всех своих министров – каждый из них будет платить в казну две тысячи ливров. А простой солдат или слуга – всего лишь ливр.

Тот факт, что налог будет платить даже сам его величество, заставил Гвинет переменить свое мнение, и после некоторых размышлений она, пусть и не слишком охотно, признала его разумность.

Она, как и всегда после обеда, отправилась к себе в комнату, чтобы немного отдохнуть, а для нас, оставшихся за столом ради десерта, месье Доризо продолжил свой рассказ:

– Я не стал говорить этого при госпоже графине, но, кажется, прежнее деление на три сословия уже не будет актуальным. Маркизы, графы и бароны будут находиться в одном классе со сборщиками тальи и контролерами почт, – тут он позволил себе хмыкнуть. – А дворяне, у которых нет земельных владений, и вовсе помещены в тот же класс, что и университетские сторожа и содержатели кабаре.

Как ни странно, но нам с мадемуазель Маруани это показалось более забавным, нежели оскорбительным. Если это позволит пополнить казну и поспособствует более быстрому завершению войны, то с этим можно было смириться.

В этот день мы легли спать пораньше, дабы ранним утром отправиться в путь. Мы с Мэрион отправлялись в Бретань, месье Доризо – в Грасс, а месье Эрве – в Марсель.

Перед отъездом я попросила управляющего не экономить на том, что будет полезным для хозяйства, и положиться на свои рассудительность и опыт. Он же в ответ попросил меня проявлять осторожность и, ежели дорога окажется опасной, немедленно поворачивать назад.

Я ехала не одна, но когда, посмотрев в окошко кареты, я увидела вышедших на крыльцо Гвинет и детей – они махали нам платочками – я не смогла сдержать слёз.

Снова зарядили дожди, и по превратившимся в кашу дорогам мы добирались до Ренна больше недели. Были измучены и лошади, и мы сами. Даже Мэрион, которая отправилась в путешествие в весьма приподнятом настроении, была разочарована.

Мелькавшие за окнами красоты скрывала пелена дождя, а холод на улице напрочь пресекал всякое желание без крайней надобности выходить из экипажа.

И если в начале поездки мы с Мэрион еще пытались поддерживать хоть какую-то видимость беседы, то чем дальше от Валенсоля мы объезжали, тем более скудными становились наши разговоры, и мы всё больше молчали, предпочитая дремать в полумраке кареты.

В город мы въехали через ворота Морделез (их название я узнала позже, когда уже гуляла по Ренну пешком). А номера (один, на третьем этаже, с красивым видом на площадь – для нас с Мэрион, другой – на первом этаже, рядом с кухней – для Вивьен) сняли в одной из лучших гостиниц города. Наверно, можно было найти что-то подешевле, но на окраинном постоялом дворе могла собраться крайне опасная публика. К тому же, такое расположение было весьма удобным – отсюда было совсем недалеко до площади Ристалищ, где в былые времена проходили рыцарские турниры, а теперь – большие ярмарки.

Мы с Мэрион так устали за время пути, что отказались от ужина и предпочли лечь в кровать, как только попали в отведенный нам номер. И утром, когда я проснулась, мадемуазель Маруани еще спала.

Я не стала ее будить и позавтракала одна в большой зале на первом этаже. Служанка подала мне свежайший утиный паштет и сваренные вкрутую яйца.

– Ежели пожелаете, обед и ужин, сударыня, я могу принести вам в комнату. Пока у нас еще пусто, но на площади уже установили торговые ряды, а значит, в течение дня все номера заполнятся, и здесь будет людно.

Она знала, что мы приехали одни, без мужей или отца, и хотела уберечь нас от общения не с самыми приятными посетителями.

– Благодарю вас, мадемуазель, – сказала я, – полагаю, так нам и следует поступить.

Ярмарка должна была открыться уже на следующий день, и я с сожалением подумала, что поездку в Сен-Жакю-де-ла-Мер придется отложить. Я боялась, что отправься я туда сейчас, мы с бароном Пуанкаре могли разминуться – ведь он наверняка собирался в Ренн. При мысли о том, что он, возможно, находится где-то рядом, а я, гуляя по торговым рядам, могу пройти мимо него, меня охватило странное волнение. Я пыталась убедить себя, что это было смешно – придавать нашей дружеской переписке такое значение – но ничего не могла с собой поделать.

Днем мы с Мэрион отправились на прогулку. Наконец, вышло солнце, и город сразу показался нам светлым и приятным. Я мало что знала о Ренне – только то, что он долгие годы соперничает с Нантом за право называться главным городом Бретани, и что к Франции он был присоединен два столетия назад.

Мы побывали в величественном кафедральном соборе и полюбовались изысканно-строгим Дворцом парламента Бретани. На площади Ристалищ уже было шумно – здесь смешались представители всех сословий, и гомон стоял такой, что Мэрион закрыла уши.

В гостиницу мы вернулись как раз к обеду и с удовольствием полакомились и луковым супом, и нежным сыром с какими-то ароматными добавками, которые были нам незнакомы. Сытость располагала к дружелюбию, и я сказала:

– Должно быть, вы уже жалеете, что поехали со мной?

– Жалею? – Мэрион посмотрела на меня с удивлением. – Ничуть! Как вы могли такое подумать? Здесь просто чудесно! Поверьте – несколько месяцев пребывания в сторожке нашего бывшего дома как нельзя лучше учат радоваться самому малому. Хотя, признаюсь, ярмарка меня немного пугает. Там слишком много людей, а к людям, надо признаться, я с недавних пор отношусь не слишком хорошо.

Я протянула ей бархатный мешочек.

– Здесь – пять ливров. Наверняка вам захочется что-то купить. Уверяю вас – это от чистого сердца.

Но она гневно фыркнула:

– Вот еще, Альмира! Вы и так сделали для меня слишком много (особенно учитывая наши прежние отношения), что я ни за что не стану брать у вас денег. И простите, но на площадь завтра я не пойду вовсе. Лучше погуляю по набережной.

Но я всё-таки убедила ее взять мешочек – даже во время обычной прогулки ей могло что-то понадобиться, и я не хотела, чтобы она целый день ходила голодной.

Сама я на следующее утро снова отправилась на площадь Ристалищ – там уже вовсю кипела торговля. Я прошла по всем рядам – овощным, рыбным, мясным, кожевенным, гончарным – но нигде не нашла ничего похожего на парфюмерию. И все торговцы, к кому бы я ни обращалась, лишь пожимали плечами, пока, наконец, одна женщина, продававшая сушеные лечебные травы, не посоветовала мне обратиться в лавку месье Леграна, что находилась на идущей как раз от площади улице Виноделов.

По указанному адресу я в самом деле нашла небольшую лавку, войдя в которую, почувствовала головокружение от слишком резким и слишком не сочетающихся друг с другом ароматов. В витрине были выставлены маленькие флаконы причудливых форм, но их содержимое вызвало у меня только одно желание – как можно скорее выйти на улицу. Но я героически преодолела свое малодушие и, любезно улыбнувшись, спросила у хозяина, нет ли у него чего-то более нежного и изысканного.

А вот он посмотрел на меня не слишком приветливо – наверно, гримаса отвращения, мелькнувшая на моем лице, всё-таки не ускользнула от его внимания.

– Для чего же и покупать духи, сударыня, как не для крепкого стойкого запаха? – казалось, он был удивлен вполне искренне. – А ежели вам надобно что-то легкое, так проще прицепить на булавку к пальто букетик цветов, – тут он сам ухмыльнулся своей шутке. – И зря вы воротите свой прелестный носик. У нас тут не столица, конечно, но ежели желаете знать, так я этот товар даже в Лондон поставляю.

В Лондон! Это было как раз то, что нужно!

– В Англию? – уточнила я.

– А разве вы знаете другой Лондон, сударыня?