– Не приходится удивляться, что ты ничего не поняла, – улыбнулась Фын-цзе. – Ведь речь идет сразу о четырех или пяти семьях.

Затем она обратилась к Сяо-хун и продолжала:

– Милая девочка, спасибо тебе, что ты так точно выполнила мое поручение, не то что другие служанки, которые только и умеют зудеть, как комары. Ты знаешь, сестрица, – обратилась она к Ли Вань, – я боюсь давать поручения кому-либо, кроме нескольких своих доверенных служанок. Скажешь им слово, они еще от себя добавят десять, будут мямлить, пережевывать без конца. Да еще важный вид на себя напускают! Ты не представляешь, как они иногда меня раздражают! И моя Пин-эр тоже раньше была такая же. Однажды я говорю ей: неужели ты думаешь, что если будешь жужжать мне на ухо, как комар, то станешь от этого лучше? Сказала я ей так несколько раз, и она понемногу исправилась.

– Значит, по-твоему, было бы лучше, если бы все твои служанки были такими колючими, как ты сама? – засмеялась Ли Вань.

– Эта девочка мне понравилась, – продолжала Фын-цзе, пропуская мимо ушей замечание Ли Вань. – Правда, поручения я ей дала небольшие, но и их достаточно, чтобы убедиться, что девочка бойка на язык и не говорит лишнего.

Обратившись к Сяо-хун, она сказала:

– Я заберу тебя к себе и сделаю своей приемной дочерью. Если ты будешь служить у меня, можешь надеяться на хорошее будущее.

Сяо-хун улыбнулась смущенной улыбкой.

– Ты чему смеешься? – удивилась Фын-цзе. – Может быть, думаешь о том, что я еще слишком молода, всего на несколько лет старше тебя, и не смогу быть твоей матерью? Ты заблуждаешься! Лучше разузнай, сколько людей постарше тебя возрастом сочло бы за счастье называть меня матерью, но только я на них внимания не обращаю. Тебе же я делаю исключение.

– Я смеюсь вовсе не потому, – с улыбкой отвечала Сяо-хун. – Мне смешно, что вы запутались в родственных отношениях: ведь моя родная мать считается вашей приемной дочерью, а теперь вы хотите сделать дочерью и меня.

– А кто твоя мать? – поинтересовалась Фын-цзе.

– Разве ты не знаешь? – удивленно воскликнула Ли Вань, вмешавшись в разговор. – Ведь она дочь Линь Чжи-сяо.

– Ах! Так это его дочь! – изумилась Фын-цзе и добавила: – Линь Чжи-сяо и его жена достойная пара: у них слова лишнего не вытянешь, хоть шилом коли! Он глух, как небо, а она нема, как земля. И как это им удалось вырастить такую умную дочь! Сколько же тебе лет?

– Семнадцать, – ответила Сяо-хун.

– Как тебя зовут?

– Прежде меня звали Хун-юй, но поскольку слог «юй» входит в состав имени второго господина Бао-юя, мне переменили имя на Сяо-хун, – объяснила девушка.

Фын-цзе нахмурила брови и сказала:

– Как мне надоели такие имена! Все думают, что такое имя, как «юй» – «яшма», приносит счастье. Куда ни сунешься, всюду наткнешься на «юй»!

Обратившись к Ли Вань, она продолжала:

– Тебе ведь неизвестно, сестра, что я говорила ее матери: «У жены Лай Да дел всегда много, да она и не знает, кто какие должности во дворце занимает, так что ты уж как-нибудь подыщи для меня пару девочек-служанок». Она пообещала мне, но так и не выполнила своего обещания. Мало того, она даже свою дочь постаралась устроить в другое место. Неужели она думает, что служанкам у меня плохо живется?

– Ты чересчур подозрительна, – усмехнулась Ли Вань. – Ведь девочку устроили в сад еще до того, как ты сказала ее матери, что тебе нужны служанки! Зачем же ты на нее сердишься?

– В таком случае придется завтра поговорить с Бао-юем, чтобы он отдал эту девочку мне, а ему подыщем другую, – улыбаясь, заключила Фын-цзе и спросила Сяо-хун: – Ты согласна перейти ко мне?

– Мое мнение не имеет никакого значения, – с улыбкой отвечала Сяо-хун, – но я сочту для себя счастьем прислуживать вам, так как смогу научиться, как себя вести, как обращаться со старшими и младшими, и приобрету опыт в хозяйственных делах.

Едва она произнесла это, как на пороге появилась служанка госпожи Ван и сообщила Фын-цзе, что ее зовут. Фын-цзе попрощалась с Ли Вань и ушла, а Сяо-хун вернулась во «двор Наслаждения розами», но об этом речь пойдет дальше.

Сейчас вернемся к Линь Дай-юй. Она почти всю ночь не могла уснуть и на следующий день встала поздно. Узнав, что сестры давно уже в саду провожают Духа цветов, она поспешила, так как опасалась, что над нею будут смеяться, будто она слишком ленива и не смогла прийти вовремя. Дай-юй торопливо умылась, причесалась и вышла из дому. Но во дворе она столкнулась с Бао-юем, который входил в ворота.

– Милая сестрица, ты вчера на меня пожаловалась? – с улыбкой спросил ее Бао-юй. – Я всю ночь беспокоился.

Ничего не отвечая, Дай-юй отвернулась, позвала Цзы-цзюань и приказала ей:

– Убери комнату и подыми занавеску на окне. Когда ласточка прилетит, занавеску снова опустишь и прижмешь ее «львом»[110]. Кроме того, зажги благовония в курильнице и прикрой ее колпаком!

С этими словами она направилась прочь.

Такое странное поведение Дай-юй навело Бао-юя на мысль, что сестра обиделась на него за то, что он ей сказал вчера в полдень. Ведь он не знал, что произошло накануне вечером! Он поклонился Дай-юй, но та, даже не удостоив его взглядом, отправилась искать сестер.

Бао-юй расстроился и стал думать:

«Судя по всему, она сердится на меня за что-то другое. Но за что? Ведь я вернулся вчера поздно вечером и больше столкновений у нас не было».

Наконец он не выдержал и бросился следом за девушкой, но Дай-юй уже успела присоединиться к Тань-чунь и Бао-чай, они о чем-то разговаривали и любовались журавлями.

Бао-юй подошел к девушкам.

– Как ты себя чувствуешь, братец Бао-юй? – с улыбкой спросила его Тань-чунь. – Я тебя целых три дня не видела.

– А как чувствуешь себя ты, сестрица? – в свою очередь осведомился Бао-юй. – Третьего дня я справлялся о твоем здоровье у старшей тетушки.

– Иди сюда, мне надо с тобой поговорить, – позвала его Тань-чунь.

Бао-юй покинул Бао-чай и Дай-юй и последовал за Тань-чунь. Они отошли в тень гранатового дерева.

– Отец не вызывал тебя к себе? – спросила Тань-чунь.

– Нет, – ответил Бао-юй.

– А я вчера мельком слышала, будто он тебя звал, – сказала Тань-чунь.

– Это тебе неправильно передали, – засмеялся Бао-юй, – он меня не звал.

– За последние месяцы я скопила почти десять связок монет, – продолжала Тань-чунь. – Возьми их и, когда поедешь в город, купи мне хорошую картинку или интересную безделушку.

– В последний раз я гулял и в городе, и за городом, осматривал храмы и террасы, но нигде не встречал интересных, оригинальных вещей, – проговорил Бао-юй, – все только золотая, яшмовая, бронзовая да фарфоровая утварь, и еще кое-какие старинные безделушки, которые тебе ни к чему. Может быть, ты хочешь что-нибудь из шелковых тканей, одежды или кушаний?

– Нет! – воскликнула Тань-чунь. – Лучше купи мне маленькую корзиночку из ивовых прутьев, как ты недавно привозил, или выдолбленную из корня бамбука коробочку для благовоний, или глиняную курильницу. Эти вещи мне очень нравились, но они понравились сестрам, и те их у меня растащили, будто какие-то сокровища.

– Так вот, оказывается, чего ты хочешь! – воскликнул Бао-юй. – Все это достать очень просто! Дай слугам несколько связок монет, и они тебе привезут хоть две телеги!

– Что эти слуги понимают! – возразила Тань-чунь. – Ты уж лучше сам. Если попадутся оригинальные вещички, купи для меня побольше. А я за это сошью для тебя пару туфель, лучших, чем в прошлый раз. Ладно?

– Ты упомянула о туфлях, и мне припомнилась забавная история, – проговорил Бао-юй. – Надев в первый раз сшитые тобой туфли, я повстречался с отцом. Туфли, видимо, ему не понравились, и он спросил у меня, кто их сшил. Но разве я мог признаться, что это ты?! Я сказал, что на день рождения эти туфли подарила мне тетушка. Тогда отцу стало неудобно отзываться о них неодобрительно. Он долго молчал и лишь потом произнес: «К чему это! Только зря испортила шелк и потратила время на такую глупость!» Когда я вернулся домой и рассказал об этом Си-жэнь, она мне и говорит: «Это еще что! Вот наложница Чжао из себя вышла, когда узнала, что тебе сшили туфли. Она стала браниться, кричать, что Цзя Хуань ходит в рваных туфлях, но за ним никто не присмотрит, а для Бао-юя делают все!»