Тань-чунь опустила голову.

– Скажи, – произнесла она наконец, – не глупо ли это! Разве я обязана шить кому-то туфли? Неужели ей не выдают денег на содержание Цзя Хуаня? Ведь и одежда у нее есть, и обувь есть, и служанок хватает – на что ей обижаться? Зачем эти разговоры? Есть у меня свободное время и хочется чем-нибудь заняться, вот и сошью пару туфель. Кто мне посмеет указывать, кому их дарить? Просто ей завидно, вот она и злобствует.

Бао-юй кивнул и сказал:

– Ты не замечаешь, а я уверен, что она преследует определенную цель.

От этих слов Тань-чунь вышла из себя и замотала головой.

– Конечно, цель у нее есть. Такие цели бывают у темных и подлых людей. Но пусть она думает что угодно, мне до нее дела нет – я признаю только отца и мать! Что же касается братьев и сестер, то я хорошо отношусь только к тем из них, которые хорошо относятся ко мне, – для меня все равно, законные это дети или побочные. Собственно говоря, мне не следовало бы ее порицать, но она чересчур далеко заходит в своей слепой злобе! Вот еще смешной случай: помнишь, я дала тебе деньги на покупку кое-каких безделушек. Так через два дня после этого она встречает меня и начинает жаловаться, что все время сидит без денег, что ей тяжело живется. Я пропустила ее слова мимо ушей. Но когда ушли служанки, она вдруг принялась ворчать, почему я отдала деньги тебе, а не Цзя Хуаню. Я рассердилась, и вместе с тем мне стало смешно, однако я не хотела с ней спорить и ушла к госпоже.

В этот момент до них донесся голос Бао-чай, которая, смеясь, говорила:

– Ладно вам! Поболтали и хватит, идите сюда! Конечно, вы затеяли разговор о личных делах, но неужели другим нельзя послушать?

Тань-чунь и Бао-юй засмеялись.

Оглядевшись, Бао-юй нигде не увидел Дай-юй – он понял, что она нарочно скрылась. Он немного подумал и решил дня на два оставить ее в покое, пока уляжется ее раздражение, а потом навестить ее. Опустив голову, он стал рассматривать опавшие лепестки цветов бальзамина и граната, пушистым узорчатым ковром устилавшие землю, и со вздохом произнес:

– Она не собрала эти лепестки только потому, что на меня рассердилась! Я их сам соберу, а потом спрошу у нее, почему она не убрала их.

В это время его окликнула Бао-чай.

– Иду, – отозвался Бао-юй.

Подождав, пока сестры отошли на некоторое расстояние, Бао-юй собрал лепестки и мимо холмов и ручьев, через рощи и цветники напрямик со всех ног побежал к тому месту, где когда-то они вместе с Дай-юй хоронили опавшие лепестки цветов персика. Приближаясь к склону горки, за которым находилась могилка для цветов, он неожиданно услышал печальный голос, в котором чувствовались нотки возмущения. Временами голос прерывался всхлипываниями, надрывавшими сердце.

Бао-юй остановился и подумал:

«Наверное, какая-нибудь служанка. Ее обидели, и она прибежала сюда выплакать свое горе».

Он прислушался и среди рыданий различил слова: