Был в прежнее время ты с небом не связан
и не был в союзе с землей.
Хотя твое сердце не знало про радость,
и скорбь не владела душой.
Лишь после того, как расплавили камни,
вселилась душа и в тебя,
И ты, меж людей очутившись, столкнулся
с неправдой и правдой мирской.
И как жаль, что нынче приходится тебе нести бремя земного существования!
Румяна запачкали блеск драгоценный,
покрыл его пудры налет.
Решетка окна неразлучницам-уткам
свободы никак не дает.
Минует твой сон и глубокий и сладкий,
в конце пробужденье настанет,
Придет воздаянье за зло и обиды,
уйдет с представленья народ.
Буддийский монах замолчал, несколько раз погладил яшму рукой, что-то пробормотал над нею и, протягивая ее Цзя Чжэну, сказал:
– Эта вещь вновь обрела чудодейственную силу, будьте осторожны и не пренебрегайте ею! Повесьте яшму в спальне мальчика и не позволяйте никому из грешных людей, за исключением близких родственников, прикасаться к ней. Через тридцать три дня ваш сын поправится!
Цзя Чжэн распорядился, чтобы монахам подали чаю, но те уже исчезли, и ему ничего не оставалось иного, как в точности выполнить все, что ему было сказано.
Действительно, Фын-цзе и Бао-юй с каждым днем чувствовали себя все лучше и лучше, к ним вернулось сознание, они испытывали голод. Только теперь матушка Цзя и госпожа Ван немного успокоились.
Узнав, что Бао-юй поправляется, Дай-юй стала возносить благодарение Будде. Глядя на нее, Бао-чай засмеялась.
– Чему ты смеешься, сестра Бао-чай? – спросила ее Си-чунь.
– У Будды Татагаты забот больше, чем у любого смертного, – ответила Бао-чай. – Если надо спасти жизнь живого существа или защитить человека от болезней, обращаются к нему; если кому-нибудь необходимо устроить свадьбу – опять-таки просят покровительства у него. Представляешь себе, как он должен быть занят? Разве это не смешно?
– Нехорошие вы! – краснея, воскликнула Дай-юй. – У разумных людей вы ничему не учитесь, а только и знаете, что злословить, как болтушка Фын-цзе!
С этими словами она откинула в сторону дверную занавеску и выбежала из комнаты.
Если вы хотите узнать, что произошло потом, дорогой читатель, прочтите следующую главу.
Глава двадцать шестая, в которой повествуется о том, как на «мостике Осиной талии» произошел обмен влюбленными взглядами и как у хозяйки «павильона реки Сяосян» весеннее томление вызвало тоску
Через тридцать три дня Бао-юй выздоровел, ожог на его лице совсем зажил, и он снова поселился в «саду Роскошных зрелищ». Но об этом рассказывать незачем.
Сейчас расскажем, как Цзя Юнь во время болезни Бао-юя дни и ночи дежурил у его постели. Здесь же находилась и Сяо-хун, которая вместе с другими служанками ухаживала за больным. Часто встречаясь друг с другом, молодые люди постепенно сблизились. Однажды Сяо-хун заметила в руках Цзя Юня платочек, очень напоминавший тот, который она когда-то потеряла. Ей захотелось спросить об этом юношу, но она постеснялась.
После посещения буддийского и даосского монахов отпала необходимость в присутствии мужчин возле больного, и Цзя Юнь вновь занялся посадкой деревьев. Сяо-хун пыталась забыть о платочке и о Цзя Юне, но это ей не удавалось, и в то же время она не решалась поговорить с юношей из опасения, что люди могут заподозрить в этом что-нибудь нехорошее.
Однажды, охваченная колебаниями и совершенно расстроенная, она сидела в комнате, как вдруг за окном кто-то окликнул ее:
– Сестрица, ты здесь?
Сяо-хун украдкой выглянула наружу через небольшой глазок в оконной бумаге и, убедившись, что это дворцовая служанка Цзя-хуэй, отозвалась:
– Здесь. Заходи!
Цзя-хуэй вбежала в комнату, села на край кровати и с улыбкой промолвила:
– Мне так повезло! Я только что стирала во дворе, как вдруг вышла сестра Хуа Си-жэнь и велела мне отнести в «павильон реки Сяосян» чай, который Бао-юй посылал барышне Линь Дай-юй. В это время старая госпожа прислала барышне Линь Дай-юй деньги, и она раздавала их своим служанкам. Когда я собралась уходить, она схватила две пригоршни монет и дала мне. Я даже не знаю сколько. Ты сохранишь их для меня?
Она развернула платочек и высыпала из него деньги. Сяо-хун тщательно пересчитала их и спрятала.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила ее Цзя-хуэй. – Мне кажется, что тебе следовало бы на несколько дней уехать домой и пригласить лекаря, чтобы он прописал тебе лекарство.
– Глупости! – оборвала ее Сяо-хун. – Зачем я ни с того ни с сего поеду домой?
– Да, я вспомнила! – воскликнула Цзя-хуэй. – У барышни Линь Дай-юй очень слабое здоровье, и ей постоянно приходится пить лекарства, так ты бы у нее попросила. Это все равно!
– Вздор! – ответила Сяо-хун. – Разве можно пить лекарства без разбору?
– Но и так поступать, как ты, тоже нельзя, – возразила Цзя-хуэй. – К чему это приведет, если ты и дальше не будешь ни пить, ни есть?
– Ну и что ж? – сказала в ответ Сяо-хун. – Лучше умереть сразу, и делу конец!
– Почему ты так говоришь? – взволнованно спросила Цзя-хуэй.
– Откуда тебе знать, что творится у меня на душе! – вздохнула Сяо-хун.
Цзя-хуэй молча кивнула, немного подумала, затем сказала:
– Конечно, винить тебя не приходится, здесь жить трудно. Недавно, когда болел Бао-юй, старая госпожа говорила, что вся прислуга утомилась, и сейчас, когда он поправился, госпожа велела устраивать благодарственные моления, а всех, ухаживавших за больным, наградить в соответствии с занимаемым положением. Я не обижаюсь на то, что меня и некоторых других малолетних девочек-служанок обошли, но почему не отблагодарили тебя? Я даже возмутилась. Пусть бы все награды получила одна Си-жэнь, все равно на нее сердиться нельзя – она их заслужила в первую очередь. Говоря по справедливости, кто из служанок может с ней сравниться? Я уж не упоминаю о том, что она всегда усердна и заботлива, но даже если бы она и не была так старательна, все равно ее обойти нельзя было. Меня возмутило то, что таких, как Цин-вэнь, Ци-ся и некоторых других тоже отнесли к числу старших служанок, получивших самые большие награды! Ведь все им покровительствуют только потому, что их любит Бао-юй! Ну как тут зло не возьмет?
– Не стоит сердиться на них, – заметила Сяо-хун. – Пословица правильно говорит: «Даже под навесом в тысячу ли пир когда-нибудь кончается!» Разве они будут здесь век вековать? Пройдет еще года три – пять, все разлетятся кто куда, и неизвестно, кто кем тогда будет распоряжаться.
Слова Сяо-хун невольно взволновали Цзя-хуэй, глаза ее покраснели, и на них вот-вот готовы были выступить слезы. Но так как было неудобно плакать, она овладела собой и улыбнулась:
– Ты, конечно, права! Однако вчера, когда Бао-юй объяснял, как нужно убирать комнаты, как шить одежду, мне показалось, что придется по крайней мере несколько сот лет мучиться здесь!
Сяо-хун дважды холодно усмехнулась. Она снова собралась заговорить, но тут вошла девочка-служанка, еще не начавшая отпускать волосы; в руках у нее были какие-то рисунки и два листа бумаги.
– Эти два рисунка тебе велено переснять, – сказала она Сяо-хун, бросила ей бумагу и повернулась, намереваясь уйти.
– Чьи это рисунки? – крикнула Сяо-хун. – Почему ты толком не объяснила и убегаешь? Или для тебя где-то наготовили пампушек и ты боишься, что они остынут?
– Это рисунки сестры Ци-ся! – крикнула в ответ девочка, пробормотала что-то и убежала.
